Поголовный грабеж, насилует женщин — историк открыл неизвестные страницы биографии героев Гражданской войны

Материалы, открывающие темные и ранее засекреченные страницы биографии известного красного комиссара Ефима Щаденко — друга Ворошилова, Буденного, Щорса, обнаружил в Государственном архиве Волгоградской области волгоградский историк и публицист Вячеслав Ященко. О том, какие события разворачивались на юге Волгоградской области, от Старой Сарепты до степей Калмыкии в 1918–1919 годах, читайте в нашем проекте «Гражданская война и бандитизм в Царицыне — Сталинграде — Волгограде».

В августе 1918 года, во время первой осады Царицына войсками атамана Краснова, в Сарепте был организован штаб формирования 10-й армии. Начальником штаба назначили старого большевика из Каменска (современный Каменск-Шахтинский Ростовской области) Ефима Щаденко. В Царицын он попал в июле 1918 года. Отступая из родных мест, его Красная гвардия влилась в группу соратника Иосифа Сталина — Климента Ворошилова, под руководством которого 3-я и 5-я Украинские армии эшелонами эвакуировались из Донецко-Криворожской советской республики.

Управлял штабом формирования Ефим Щаденко недолго: 18 августа он пошел на повышение и приказом штаба Северокавказского военного округа стал комиссаром всех армий Царицынского фронта. Должность главы штаба формирований перешла его двоюродному брату Максиму Щаденко. Впрочем, Ефим Афанасьевич своего родственника постоянно курировал, направляя в его руководящей работе. Главной задачей штаба формирования была мобилизация мужского населения и лошадей на борьбу с белым казачеством. Но, как выяснилось из материалов, только недавно ставших доступными в государственном архиве, в чрезвычайных условиях диктатуры мобилизация вылилась в массовые убийства, изнасилования и грабежи на обширных территориях Калмыкии и Приволжья.

В июне власти Черного Яра, спасаясь от наседавших белоказаков, переселилась со всем скарбом под Царицын. Но уйти от белых не удалось и там. 19 августа войска атамана Краснова начали осаждать Сарепту и черноярцы стали вновь спешно эвакуироваться, загружая совдеповское имущество на баржу. В этот самый момент братья Щаденко приняли решение ограбить совдеп, реквизируя всё, на что попадет глаз. Исполнителем назначили штабного комиссара продовольствия 22-летнего коммуниста Соломона Гобермана.

— Для создания Второй Донской народной дивизии братья Щаденко обратили свой взор на черноярский склад продовольствия, находящийся на барже, — вспоминал комиссар продовольствия Черноярского совдепа Михаил Краснокутский.

По его словам, руководство штаба формирования обещало оставить черноярцам 100 пудов сахара, «но и это забрали через час». Два мешка сахара Соломон Гоберман выдал служащим, участвовавшим в разгрузке баржи.

— Всё взяли подчистую, даже пришли в азарт: забрали шкафы, стулья, кровати, пишущую машинку, бумагу. Забрали «всё народное состояние черноярского уезда. Всё без учета и отчетности и без согласия черноярского совдепа… Весь черноярский уезд, 200 тысяч населения, оставили на произвол судьбы», — сетовал спустя пять месяцев Краснокутский в своем обращении во Второй полевой дивизионный суд 10-й армии.

Протестуя против реквизиций, комиссар Краснокутский пожаловался в штаб, заявляя, что подобное противоречит декретам советской власти, а имущество и продукты совдепов не подлежат реквизициям, «да еще и без отчетности».

В ответ братья Щаденко арестовали всё руководство совдепа. Часть из них, продержав в подвале дома пастора около месяца, потом выпустили и даже назначили на штабные посты. Михаила Краснокутского, например, определили в ЧК. Другие же бесследно исчезли.

1 декабря 1918 года в колонии Сарепта возник новый конфликт. Оказывается, штаб формирования реквизировал еще и конфискованное сарептскими властями имущество беглого горчичного фабриканта Глича. В документах ревтрибунала его почему-то назвали «швейцарским подданным». Комиссар местного чревкома и комитет бедноты заявили протест штабу формирования, и дело разбирала Ново-Отрадненская чека. Позже губернский ревтрибунал подшил его в папку дела № 35.

27 февраля 1919 года в военный комиссариат поступило письмо из Москвы, подписанное лично наркомом внутренних дел Григорием Петровским:

— Народный комиссариат внутренних дел посылает на Ваше распоряжение и принятие зависящих мер выписку из газет о действиях Царицынского и Черноярского военкомов, — говорилось в письме.

«В № 100 издающейся в Астрахани газеты "Коммунист", в статье "Нельзя молчать", указывается на вопиющие беззакония, творимые в калмыцкой степи Царицынским и Черноярским военкомами. По словам газеты, каждый день в степи происходит грубый и несправедливый произвол, глумление над человеческой личностью, насилия над женщинами, убийства, грабежи и незаконные реквизиции и контрибуции. Один узурпатор и грабитель сменяется другим. Приводятся следующие факты:

С образованием Царицынского губвоенкома положение в калмыцкой степи стало совершенно невыносимым. Во все улусы со всех сторон ринулись представители различных организаций, начиная от начальника штаба вплоть до командиров рот, и под угрозой пулеметов они подчиняют своей воле всю степь, не зная предела своим беззакониям. Представитель Черноярского военкома Большой выгоняет калмыков из жилищ и без всякого медицинского осмотра отправляет на сборный пункт для привлечения в войска. Тот же Большой самовольно накладывает контрибуцию и, когда калмыки за неимением средств отказываются платить, применяет вооруженную силу. Член краевой коллегии Татищев, снабженный соответствующим мандатом военных учреждений, объезжал степь для поимки контрреволюционеров, вместо этого он во время своей поездки сжег громадное пространство в Мало-Дербетовском улусе, накладывал контрибуцию и производил всевозможные беззакония. Когда Татищев был убит посланным за ним отрядом, то у него было найдено более 100 тысяч рублей. В Овордынском аймаке некий красноармеец Петр /Нуя/ Наумов реквизировал у калмыков последних лошадей, числом около двухсот, не уплатив за них денег».

На письме имеется рукописная приписка, сделанная 28 февраля неким чиновником: «Соответствующее распоряжение о производстве строжайшего расследования и предания суду о сем сообщите тов. Петровскому». Расследовать это дело 6 марта в Царицын был откомандирован сотрудник окружного комиссариата Приволжского военного округа товарищ Звезднов. В Казань он вернулся 8 мая с толстой папкой, в которой хранились материалы предварительного следствия, и с главным выводом: военкомы не причастны к указанным в письме наркома внутренних дел военным преступлениям.

Особенности реквизиций, проводимых отрядом члена Астраханской краевой коллегии Льва Татищева, выясняли сотрудники революционно-полевого трибунала 10-й армии Марченко, Эйтнер и Насберг. Они допросили девятерых арестованных бойцов отряда и милиционера села Никольское Василия Лисичкина.

Так, Василий Лисичкин, откомандированный в урочище Харан-Худук для сбора информации о действиях отряда Татищева, по мнению чекистов, присвоил часть награбленного отрядом добра. Из их показаний выяснилось, что отряд Татищева действовал в Малодербетовском и Харахусовском улусах. Реквизиции проводили у калмыков под угрозой расстрелов, проводили незаконные обыски и аресты. Бойцы отряда Татищева участвовали в массовых убийствах, изнасилованиях женщин, избиениях и истязаниях мирного населения калмыцких степей. Они также не гнушались разоружением и ограблением тех красноармейских отрядов, которые проводили в степи реквизиции лошадей «на основе мандатов фронтового комитета объединенных армий». Собранные во время контрибуций деньги красноармейцы Татищева делили между собой.

«Вина установлена с несомненностью», — подвели итог следователи. ЧК приговорила виновных к расстрелам.

Материалы расследования преступлений милиционера Лисичкина были приобщены к делу. Впрочем, следствие не смогло доказать, что отставной милиционер приобрел дом, мебель, одежду и продукты питания за деньги, взятые у отряда Татищева. Он был амнистирован 5 марта 1920 года.

В деле Лисичкина, кстати, была названа и возможная причина июньского похода отряда Льва Татищева в степь. В начале мая группа калмыцких женщин ограбила лавку русского торговца в урочище Харан-Худук. Военком черноярского уезда Зиновьев дополнил материалы уголовного дела важным нюансом: мандаты Льву Татищеву вручили краевой астраханский военком Соснин и черноярский военком Сорокин «на предмет агитации калмыков» вступать в Красную армию. Отряд Татищева был разоружен карательной экспедицией Бочкарева, присланной из Астрахани. Татищев был убит. Бочкаревцы, расправившись с мародерами, присвоили все награбленное у калмыков имущество. Если Татищева черноярский военком считал несомненным преступником, то в отношении другого «агитатора» — товарища Большого — он не был столь категоричен.

— Товарищ Большой — «старый партийный работник», «работавший в армии с 1903 года». «Как местной, так и Царицынской партиями действия тов. Большого признаны нормальными и законными», — заявлял следователям военком Зиновьев.

Более того, 9 декабря товарищу Большому было выдано удостоверение, в котором утверждалось, что он в калмыцкой степи провел мобилизацию «вполне блестяще, за что ему черноярским военкоматом объявлена благодарность».

По словам уездного военкома, после возвращения черноярского совдепа из Сарепты в Черный яр из Царицынского губвоенкомата поступил наряд на трудовую мобилизацию калмыков (возрастом от 18 до 50 лет), с лошадьми, а Особый отдел Реввоенсовета 10-й армии прислал в распоряжение Зиновьева своего агитатора-организатора товарища Арнольда Большого.

Черноярский военком предоставил ему в помощь своего переписчика учетного отдела, говорящего на калмыцком языке, товарища Бесова и шестерых красноармейцев. С ними Большой отправился 26 сентября в Икицохуровский улус.

Уже 10 октября первая колонна из трехсот мобилизованных калмыков с лошадьми в сопровождении двух красноармейцев и троих местных коммунистов Яшкульской фракции отправилась в Черный Яр. На следующий день по той же дороге ушла вторая колонна в 209 мобилизованных в сопровождении одного красноармейца и трех калмыцких коммунистов. А 14 октября в Черный Яр отправилась третья колонна в сопровождении двух бойцов отряда и одного матроса с женой и сестрой.

Но у Черного Яра первую колонну встретили русские солдаты, которые пленили конвой и распустили калмыков по домам. Беглые мобилизованные встретили вторую колонну, которая также рассыпалась в степи. Выяснилось, что солдаты оказались дезертирами Царицынской армии. Позже некоторых из них поймали и расстреляли.

Первая связь с Большим была установлена по телеграфу 23 октября. Тот считал, что с помощью местных властей успешно проводит мобилизацию. Но черноярский военком расстроил Большого, сообщив, что ни одна из трех посланных им колонн до Черного Яра так и не добралась, и приказал не уезжать из калмыцкой степи, пока не переловит беглецов, «ибо Царицын требует».

— Началась самая адская работа, — вспоминал Арнольд Большой. — По целым дням и ночам ехал сам их (мобилизованных калмыков) ловил.

Из Царицына в то же время пришла телеграмма с уточнением порядка мобилизации: калмыков возрастом от 20 до 30 лет привести на сборный пункт в штаб формирования с лошадьми и седлами; возрастом от 30 до 40 лет, «не занимающихся земледелием», доставить в распоряжение военного продкомиссара Попова с подводами и рабочим скотом. Возрастные категории от 18 до 19 лет и старше 40 лет мобилизации не подлежали. Всех тех, кто будет оказывать сопротивление при мобилизации, приказывалось доставлять в Черный Яр для ареста.

— Средства были очень скудные, а людей для этой работы нужно было много, — сетовал Арнольд Большой. Деньги и продукты он забирал в местных совдепах, вручая при их получении расписки местным чиновникам. В итоге из разбежавшихся 676 человек вернуть в строй удалось 502 калмыка. Из них в Черный Яр дошли 436 человек.

Бесчинства «славной стаи Щаденковских молодцов»

Не лучше обстояли дела и в других местах на юге от Царицына и Сарепты. 1 марта 1919 года военком Федотов получил донесение о том, что освободивший село Солодники красный отряд совершает там преступления. Командовал отрядом начальник особого отдела 10-й армии Пашутин. На запрос начальства военком дал развернутую характеристику Пашутину. Особист Пашутин «завоевывает симпатию бойцов тем, что дает им издеваться над населением», что, несомненно, разлагает Красную армию и дискредитирует советскую власть.

— Пашутин разъезжает по селам, обирает всё, что попадет под руку, бьет крестьян плетью и собственноручно расстреливает, — сообщал Федотов, заметив, что порке подвергались и представители местной власти. Такие расправы, по словам военкома, наводили «ужас на всё село».

По данным военкома, особист Пашутин работал под командованием Климента Ворошилова в недавно упраздненном Сарептском штабе формирования.

— Это типичный налетчик-партизан недавнего, к счастью, скоро миновавшего недоброго времени, притом кажется, не отличающийся умом и чрезвычайно жестокий, — возмущался Федотов, — С июля 1918 года я на посту губвоенкома, это имя буквально мне навязло на зубах. То он захватывает мобилизованных по моему приказу в калмыцких улусах лошадей… то избивает и мобилизовывает членов местных исполкомов, то забирает племенной скот и т. п. до бесконечности. И всё это сопровождается угрозами применения оружия, избиением плетью, зуботычинами.

Губвоенком красноречиво назвал Пашутина последним «из прежней славной стаи Щаденковских молодцов». Черноярскому военкому Федотов срочно отправил телеграмму: «Он — самозванец, постарайтесь задержать его. Штаб давно не существует» — и командировал в Солодники царицынский отряд.

В то же время военком Федотов получал донесения о бесчинствах, творимых уполномоченным Сарептского штаба формирования Василием Смусевым, который «во всех поволжских селах забирает последнее сено, оставшееся для прокорма скота» и незаконным образом мобилизует в Сарепту всех советских работников.

Василий Алексеевич Смусев демонстрировал всем удостоверение от 20 ноября 1918 года, подписанное начальником штаба формирования Максимом Щаденко. В мандате значилось, что Смусев является «действительно агентом ЧК» и имеет право проверять документы, проводить обыски и аресты.

28 ноября Федотов телеграфирует на места: «Никаких мобилизаций никакой Смусев делать не имеет права». И добавляет: «Всякие мобилизации среди калмыков прекратить немедленно». Но его приказы не исполнялись.

В декабре в Богацуровском улусе Астраханской губернии появляется очередной отряд из 45 красноармейцев при 8 пулеметах под командованием некоего Брауцева, демонстрировавшего мандат, выданный начальником Первой Стальной дивизии Дмитрия Жлобы с резолюцией командующего 10-й армии Климента Ворошилова. Этот отряд также занимался реквизициями и мобилизацией лошадей.

— Отряд Брауцева незаконно захватил все табуны, проводит поголовный грабеж, насилует женщин, население терроризировано, полная дискредитация советской власти, — взывал к руководству соседнего Южного фронта председатель Реввоенсовета Каспийского фронта Александр Шляпников. — Калмыцкая степь совершенно истощена, парализует организацию калмыцких конных частей, производимых калмыцкими командирами. Срочно отзывайте отряд.

На телеграмме стоит резолюция от 15 декабря члена Военного совета Южного фронта Алексея Окулова: «Отозвать с предупреждением: в случае неповиновения будут преданы суду как мародеры». На следующий день такую же телеграмму получил черноярский военком.

Зиновьев принял оперативные меры: по его приказу 18 декабря в селе Никольское четверо красноармейцев арестовали Брауцева. Его отряд отказался следовать в Черный Яр, заявляя, что без командира они не сдвинутся с места. Ночью в селе Соленое Займище был задержан еще 31 спящий боец и отправлен под конвоем в Царицын. Сопротивление они не оказывали. Остальные 14 человек из отряда Брауцева остались на свободе, так как в это время доставляли в дивизию Дмитрия Жлобы мобилизованных в Калмыкии лошадей.

В январе 1919 года в деревне Солодники действовало еще одно подразделение, посланное штабом формирования в черноярские села — отряд товарища Сердича. Местные комиссары доносили в губревком: «Сердич запретил собрания, митинги, так как он там не может присутствовать. Красноармейцы сорвали собрание, на котором хотели организовать ячейку РКП(б). Сердич допускает грабежи и насилия над населением». По словам комиссаров, Сердич агитирует против советской власти.

В то время в Солодники явился помощник штаба формирования Пашутин со своим отрядом. Он лично плетью избил председателя районного чрезвкома за отказ предоставить его бойцам конфискованную у кулаков одежду, а также снабдить отряд бараниной и белым хлебом. Избитый чиновник за свой счет удовлетворил потребности пашутинских солдат. Губернский начальник Кузько телеграммой приказал Сердичу арестовать Пашутина. Сердич же вместо ареста «просто дружелюбно проводил Пашутина обратно в Сарепту». В докладной записке информбюро от 17 января реквизиции, проводимые штабом формирования в Сарепте «по мандатам, подписанным неким М. Щаденко», прямо назывались грабежами. В докладе указывается и на разложение штабных красноармейцев.

Когда же в астраханской газете «Коммунист» вышла разоблачительная статья «Нельзя молчать», товарищ Арнольд Большой попросил царицынскую парторганизацию предать его суду, ибо он, по словам Зиновьева, был не в состоянии «доныне работать, опороченный каким-то бесшабашным автором». Царицынская парторганизация затребовала в газете «Коммунист» материалы о преступлениях коммуниста Большого в калмыцких степях для предания его суду. Зиновьев также отметил в своем докладе, что деньги, взятые Большим у калмыков в качестве контрибуции по приказанию губвоенкома, «будут возвращены улусному исполкому». Отдать их раньше не могли, так как территория Калмыкии была занята белоказаками.

— Калмыки по своим нравам ни за какие деньги, обещания, страх не выдадут преступников, — признавался Зиновьев. — Насилия же над ними произведено не было, — заверил следователей Зиновьев.

«Явным и обидным недоразумением» назвал обвинения губернский военком Федотов, так как, по его мнению, он неоднократно выступал «с громким, но тщетным протестом против гнусных выходок командиров отдельных войск и частей».

По словам Федотова, в июне 1918 года штаб обороны был преобразован в Царицынский районный военкомат. Параллельно ему, «до прихода Ворошилова», высшей военной властью в Царицынском районе обладал Северо-кавказский военный округ.

— Август… можно смело назвать в истории Царицынского губвоенкомата «месяцем ампутаций», — сетовал Федотов. В ведение СКВО перешли почти все отделы губвоенкомата: из восьми отделов остался только учетный и общий отделы. Последний вскоре забрала комендатура города. 28 октября 1918 года Царицын посетил председатель Реввоенсовета Лев Троцкий, которому военком рассказал о проблемах комиссариата. Троцкий внимательно выслушал военкома, но «отклонился от издания категорического приказа», заметив: «Возьмем Новочеркасск, и узурпатор ваш уедет, и губвоенком примет автоматически прежний вид».

Таким образом, по причине административной «ампутации» и неразберихи губвоенком «был почти лишен самостоятельности», а его деятельность была ограничена «лишь ведением учета населения, объявлением мобилизаций» по приказу Реввоенсовета СКВО и общим наблюдением за деятельностью волостных и также ограниченных в своих полномочиях уездных комиссаров. Руководство СКВО учредило Сарептский штаб формирования, который, по словам военкома, и «отличился впоследствии особо преступным штатом сотрудников».

— Все упомянутые в прилагаемых документах «деятели» являются большей частью представителями этого стяжавшего славу блаженной памяти горе-учреждения, — убеждал Федотов. — Проделки «господ» Больших, Пашутиных, Брауцевых и прочей нечисти являются сучком в глазу всех истинных честных революционеров в Царицынской губернии.

Ситуацию, сложившуюся с лета 1918 года в калмыцких степях и поволжских селах, Федотов прямо назвал «вакханалией самочинных реквизиций, конфискаций, мобилизаций отдельными частями плохо дисциплинированных армий, в подавляющем большинстве своем состоящих из прежних партизан, сохранивших свои отрицательные качества при попустительстве и личном участии комсостава в преступлениях — этих лихих подчас атаманов, меньше всего похожих на сознательных командиров нашей социалистической Красной армии».

27 ноября председатель Астраханского реввоенсовета Александр Шляпников отдал приказ военкомам Зиновьеву и Федотову арестовать Большого и Бесова «и немедленно доставить сюда». В телеграмме была и откровенная угроза: «Если не арестуете Большого, сами будете арестованы».

31 октября 1919 года сотрудник комиссариата Приволжского военного округа Звезднов подводил итоги своему расследованию. В действиях руководства штаба формирования 10-й армии, к тому моменту уже упраздненного, он усмотрел производство самочинных обысков, выемок и реквизиций. Часть имущества, отобранного у населения калмыцких степей и поволжских сел, начальник штаба Максим Щаденко передал председателю Сарептского исполкома Иванову, человеку, «ненавидящему власть Советов, бывшему коммерсанту и спекулянту». Другая часть награбленного «делилась домашним способом между членами штаба по усмотрению Щаденко». Незаконными он признал и действия при мобилизации в калмыцких степях, последствиями которых стал газетный скандал и реакция на него вышестоящих органов — наркома внутренних дел Григория Петровского и председателя реввоенсовета Каспийского фронта Александра Шляпникова.

Звезднов сообщил, что предварительное следствие передано в руки чекистов, продолживших допросы свидетелей. Ценные подробности сообщил украинский коммунист, бывший командир 334-го полка Первой Морозовской дивизии, позже начальник штаба 38-й Морозовско-Донецкой стрелковой дивизии Михаил Вышкварков. В октябре 1918 года он оказался в Сарепте. Максим Щаденко назначил его на должность инспектора по обучению войск штаба формирования. Украинский коммунист был категоричен в оценке деяний братьев Щаденко.

— Со стороны начальника Штаба (формирования) Щаденко Максима, несомненно, были злоупотребления, а именно — массовые расстрелы без суда. Он почти всегда бывал в нетрезвом виде, лично участвовал в расстрелах, лично снял печати с конфискованного имущества фабриканта Глича. Помощником у Щаденко был некий Фокин, занимавший на момент допроса свидетеля пост интенданта Первой бригады 38-й стрелковой дивизии, — доносил Вышкварков.

Свидетель докладывал, что, несмотря на преступления, Максим Щаденко продолжает руководить штабом формирования. Дружба с Ворошиловым и покровительство брата, комиссара всех войск Царицынского фронта Ефима Щаденко — главные причины его безнаказанности. Михаил Вышкварков назвал «одного из вредных» подельников Максима Щаденко — Мишку Татарчука (настоящее имя свидетелю не было известно). Второй пособник Смусев на момент допроса свидетеля был помощником командира Первого Донского кавалерийского полка 38-й стрелковой дивизии. Третий — глава Сарептского исполкома Иванов — в момент расследования находился в плену у белоказаков. Пьянство, беспорядок в делах штаба — лишь вершина айсберга преступлений Максима Щаденко, считал свидетель. Главные злодеяния связаны с имущественными преступлениями. Но расследовать их, по словам Вышкваркова, теперь уже невозможно, так как большая часть имущества штаба формирования «попала в руки кадет».

Второй важный свидетель — Александр Долотов — сарептский рабочий-коммунист. Он работал в Сарепте председателем исполкома. По словам Долотова, штаб формирования «вторгся в область гражданского управления» — создал особую реквизиционную комиссию, которая занималась, по сути, не реквизициями, а конфискациями, так как изымалось имущество и деньги у граждан без вознаграждения. Грабежи «доводили население до разорения». Всякое сопротивление заканчивалось арестами и расстрелами. Местная же гражданская власть полностью игнорировалась и запугивалась.

— Он, Щаденко, мне совершенно серьезно заявил, что в случае моего вмешательства я буду арестован и расстрелян. Расстреляли в Сарепте без суда до 100 человек, — говорил на допросе Александр Долотов. — Она (чрезвычайная комиссия. — Прим. ред.) была слепым орудием в руках Максима Щаденко, который в сущности один решал вопрос, кого надо расстреливать. В Сарепте циркулировали слухи, что путем расстрелов он сводил личные счеты.

Свидетель рассказывал, что террор распространялся не только на население, но и на ответственных совработников.

— Арестованных содержали в подвале в таких тяжелых условиях, что этот подвал у местного населения носил название «собачий ящик», — говорил на допросе Александр Долотов.

Свидетель дал краткие характеристики основным фигурантам дела. «Вечно пьяный» Максим Щаденко — «главный вдохновитель всех безобразий». Член штабного ЧК Мишка Татарчук проявлял особую жестокость во время расправ. Смусев — основной исполнитель расстрелов арестованных. Пашутин «именовал себя помощником начштаба и помощником Троцкого». Он редко бывал в Сарепте из-за частых командировок. Член штабного чека Краснокутский, по показаниям Долотова, «пытался бороться со злоупотреблениями, но не пользовался влиянием».

26 февраля 1920 года военный следователь ревтрибунала 10-й армии Бакулин решил поставить в нем точку. Он заявил об отсутствии «чрезвычайности характера дела, могущего создать угрозу революции». С такой резолюцией следователь передал дело своим царицынским коллегам. Те же, дождавшись ближайшего пролетарского праздника, вынесли похожий вердикт: «дело не содержит в себе деяний, являющихся опасными для революции». 22 мая на распорядительном заседании Царицынского губревтрибунала было принято решение: расследование прекратить и всех фигурантов дела амнистировать.