«Раздели, разули и расстреляли»: ученый рассказал об убийстве священников в овраге под Волгоградом

Двое священников из хутора Вертячий были расстреляны в овраге вместе с подозреваемыми в мятежах и бандитизме. Несколько лет сын одного из убитых, дьякона Григория Крашкевича, пытался добиться наказания виновных в убийстве без суда и следствия. Страницы рассекреченного уголовного дела, где описывались подробности одной из множества трагедий Гражданской войны, изучал историк и публицист Вячеслав Ященко.

В один из дней августа 1921 года военком станицы Трехостровской нынешнего Иловлинского района Волгоградской области передал четверых арестантов, двух священников из хутора Вертячий и двух пойманных в пойме Дона махновцев, в распоряжение начальника Распопинского отряда частей особого назначения (ЧОН) Александра Попова. Всех четверых требовалось доставить в станицу Нижнечирскую, где располагался штаб обороны Второго Донского округа. Конвой из трех человек, командиром которого назначили Степана Чипликова, вез их без сопровождающих документов — материалы на арестованных планировалось передать в штаб позже.

Обстановка в крае в те дни была тревожная. В степях орудовали отряды демобилизованных солдат и уголовного сброда. Зверствовали белоказаки атаманов Сычева, Фомина, Махно и Маслакова. Поэтому, провожая тройку бойцов в дорогу, Александр Попов напутствовал командира: если подвергнетесь нападению бандитов, то арестантов расстрелять.

Нападение произошло в тот момент, когда группа встала на отдых в одной из балок. Вдруг на изгибе дороги в пяти верстах от балки проявились пыльные столбы — след движущегося неизвестного отряда. Стефан Чипликов выдвинулся навстречу, оставив группу в балке. С пригорка он разглядел подозрительный отряд — в нем было не менее 30 всадников. Заметив красного командира, от общей массы кавалеристов отделились четыре фигуры и рысью направились к Чипликову. Чоновец трижды подал условный знак, но незнакомцы отреагировали крайне недружелюбно, начав беспорядочно стрелять в его сторону. Сомнений больше не было. Конвойная группа напоролась на очередных бандитов. Чипликов вернулся к своим бойцам и отдал приказ: арестованных уничтожить!

Сидевшая на дне балки четверка вздрогнула. Священник Алексеев и дьякон Крашкевич стали креститься торопливыми короткими жестами. Махновцы хмуро подняли глаза на устремленные в них винтовочные стволы. Федор Паромонов, Алексей Щепельков и Стефан Чипликов дали два залпа в упор. Четыре тела рухнули в пожелтевший бурьян. Конвоиры вскочили на лошадей и скрылись в степи. Спустя двое суток они вернулись в Трехостровскую и доложили Александру Попову о происшествии.

— Всё правильно сделали, — кратко успокоил их командир.

Спустя полгода, в феврале 1922-го, в хуторе Вертячем появился мужчина. Он ходил меж домов, пытаясь узнать у казаков подробности гибели шестидесятитрехлетнего дьякона Троицкой церкви Григория Крашкевича. Пришелец представлялся всем сыном погибшего дьяка — Петром Крашкевичем, народным учителем, председателем школьного совета Нижнечирской школы первой ступени, только недавно узнавшим о смерти отца.

В хуторе Вертячем он застал свою мать Феодору Андреевну, погруженную в депрессивно-сумрачное состояние. Женщина буквально нищенствовала и увядала на глазах соседей. Впрочем, расспросы местных жителей не помогли восстановить причины ареста священнослужителей местного храма. Все лишь вздыхали, искренне соболезнуя Петру и жалея расстрелянных.

Петр Григорьевич отыскал человека, явно причастного к аресту отца — местного большевика Ивана Ерохина.

— Товарищ Ерохин на мой вопрос, зачем так жестоко поступили с моим отцом, сказал, что «он подозревался в бандитизме» и что у него имеется веский материал. Я попросил познакомиться с этим веским материалом, но Ерохин мне отказал, — вспоминал позже Петр Крашкевич.

Хуторяне посоветовали сыну дьякона обратиться с заявлением в следственные органы, так как местные коммунисты Ерохин и Богачев «не раз говорили женщинам, что скоро Григорию Крашкевичу будет конец».

«Оклеветали отца», — сделал вывод по результатам своего расследования народный учитель и отправился писать заявление в губернскую чека. В своем обращении Петр Крашкевич рассказал горькую историю своей семьи.

В хутор Вертячий глава семейства с супругой перебрались на постоянное место жительство из Холмской губернии (ныне Польша). В 1915 году Крашкевичи бежали на Дон от немецкой оккупации. Во время Гражданской войны хутор Вертячий часто переходил из рук в руки, но «и отца моего, как человека пожилого и не вмешивающегося в дела политики, никто никогда не трогал».

— 7 августа 1921 года в хуторе Вертячем отец мой по распоряжению Трех-Островянского военного комиссара товарища Ерохина Ивана старшим милиционером той же станицы товарищем Белкиным был арестован, посажен в подвал и того же дня отправлен за реку Дон в хутор Калягин в Штаб Обороны начальника особого отряда товарища Попова, — писал Петр Крашкевич, — 8 августа его арестованного уже без суда и следствия расстреляли в балке возле хутора Калягин, сорвав с него одежду, обувь, и похитили у него все имевшееся. Нахожу действия товарища Попова, допустившего такой случай, неправильными, вследствие клеветы товарища Ерохина, товарища Белкина и товарища Богачева. Прошу назначить следствие.

Петр Крашкевич указывал, что Ерохин занимает пост волостного комиссара станицы Трехостровской, Богачев заведует станичным отделом народного образования, а Белкин продолжает исполнять обязанности старшего милиционера. Бывшей же начальник отряда ЧОН Попов значится в должности председателя исполкома станицы Степано-Разинской.

— Население в высшей степени возмущено таким поступком и жаждет у власти надлежащего расследования дела, — подытожил свое прошение Петр Крашкевич. Чекисты же передали это заявление следователям губернского ревтрибунала.

Началось неспешное выявление виновных. 7 марта 1922 года следователь ревтрибунала Буквослов провел первое дознание по заявлению Крашкевича. Был допрошен подозреваемый — тридцатилетний кузнец-коммунист станицы Степано-Разинской (бывшей Есауловской) Александр Попов.

Тот пояснил следствию, что в августе прошлого года он действительно руководил отрядом ЧОН в 100 сабель и подчинялся начальнику обороны Второго Донского округа. Охотились за повстанцами атамана Сычева, который орудовал в то время в окрестностях Трехостровской. Он повторил историю этапирования двух махновцев и двух священников в штаб обороны. Имен арестантов он не помнил. Разъезд бандитов, повстречавшихся на пути отряда Чипликова, «был значительно сильнее конвоя», поэтому тот выполнил его приказ — расстрелять арестованных, «так как двое махновцев пытались бежать», пояснил допрошенный коммунист.

Получив первые сведения о преступлении, губернский ревтрибунал решил 12 июня передать дело № 78 в Бюро юстиции Второго Донского округа. 28 февраля 1923 года допросили тридцативосьмилетнего Ивана Ерохина. Вину в проведении «несправедливого ареста» вертячинских священнослужителей он не признал. Задержание проводил по заявлению секретаря станичной партячейки Самофалова, по мнению которого дьякон Крашкевич и священник Алексеев, якобы, подозрительно осматривали помещения, в которых размещался штаб отряда. Самофалов считал, что «попы могли шпионить» в пользу партизанских банд. На словах секретарь партячейки доказывал Ерохину, «что за попами есть веские доказательства их преступления». По признанию Ерохина, за дьяконом Крашкевичем «не было замечено контрреволюционных выступлений в момент его ареста».

— Но раньше я наблюдал за ним, что он выражался против продразверстки, а гражданам продработников называл «хамами», — говорил Иван Ерохин.

В ходе допроса в тот же день большевика хутора Верхнеаксеновского станицы Суворовской Ивана Богачева выяснилось, что он не был в конвойной группе, расстрелявшей арестантов в овраге.

— В то время был в ЧОН, в лесу ловили махновцев, — вспомни на допросе Богачев.

Тридцатишестилетний старший милиционер Андрей Белкин на допросах 1 марта и 9 июня сообщил, что в прошлом году он был «коммунбойцом» в отряде боевого участка при Трехостровской станице. Начальником боевого участка был Ерохин.

— Арестовал попа Алексеева и дьякона Крашкевича, ибо было заявление на таковых, — сообщил милиционер, пояснив, что передал задержанных Ерохину, а тот уже — в распоряжение Попова.

Более подробную информацию о расстреле священников и махновцев дал 24 марта Стефан Чипликов. Он сообщил, что конвоировали арестантов он, Алексей Щипильков и Федор Парамонов. Александр Попов, провожая отряд в штаб обороны, сообщил условный знак для обозначения «своих» и приказал в случае появления банд сразу расстрелять арестантов.

— Уйти с арестованными было невозможно, — признавал на допросе Чипликов, — их расстреляли и вернулись обратно через двое суток. Доложил Попову, тот ответил: правильно.

Те же показания дали и другие участники конвоя — Алексей Щипельков, а также кузнец и комсомолец хутора Верхнеаксеновского Федор Парамонов. Кузнец лишь дополнил рассказ нюансом: «стреляли им в грудь».

9 июня подследственным были предъявлены обвинения. Меру пресечения определили в виде подписок о невыезде с мест их проживания.

14 июля был повторно опрошен сорокадвухлетний учитель Петр Крашкевич. Он вновь заявил о безобидности отца, настаивая, что тот всегда был аполитичен.

— Мечтой отца было скорейшее возвращение в свои родные места в Холмскую губернию, с сыновьями, служившими в Красной армии со дня революции, — говорил сын расстрелянного на допросе, — но невозвращение младшего сына из Красной армии и тяжелые условия переезда по железной дороге задерживали его.

Петр Крашкевич рассказал и о бедственном положении родителей в годы смуты

— Ему часто приходилось ходить по хутору Вертячему и выпрашивать себе кое-какое пропитание, — признавал он. По словам сына расстрелянного дьякона, хуторяне всегда по-доброму говорили о его отце. Смерть супруга подкосила здоровье матери учителя и сейчас «помощи ей получить не от кого».

Сын не только просил наказать убийц отца, но и просил помощи для матери.

— Эти лица, Ерофеев, Белкин, Богачев, как ответственные и оговорившие невольно моего отца, должны в настоящее время материально поддержать убитую горем, по их, так сказать, неопытности жену Феодору Крашкевич, которая теперь страдает нервическими припадками, на лечение которых требуются средства, — настаивал он.

11 ноября 1923 года уголовное дело № 57 (78) было передано в губернскую прокуратуру, где пролежало еще два года. Наконец, помощник губернского прокурора Левицкий решил поставить в этом деле точку. Определив, что «таковое подлежит прекращению по амнистии», 21 ноября 1925 года председатель губернского суда вынес резолюцию: дело по обвинению причастных к расстрелу вертячинских священнослужителей и махновцев «производством прекратить». Все обвинения с подследственных были сняты.