Знаменитый педиатр рассказал, как маленьким мальчиком выжил на склоне Мамаева кургана в охваченном войной Сталинграде

Судьба маленького жителя охваченного огнем и ожесточенными боями Сталинграда, семилетнего мальчика Жени, ставшего потом доктором медицинских наук, знаменитым педиатром, профессором Евгением Волчанским, стала основой нового документального фильма, снятого пресс-службой Волгоградского государственного медицинского университета к годовщине Сталинградской победы. Голод, страх, вид разорванных бомбами тел близких и друзей — вот что выпало на долю мальчика из Сталинграда, который смог выжить и стать представителем самой мирной на свете профессии.

Род профессора Волчанского происходил из старого села в Городищенском районе. Но после семья перебралась в Сталинград. Евгений Волчанский родился и вырос в поселке на склоне Мамаева кургана. Там и сейчас, от некогда обширного поселка осталось несколько домов, жители которых просыпаются под голос Левитана и вздрагивают из-за каждого пролетающего мимо поезда. О жизни волгоградцев, поселившихся практически под стенами-руинами Мамаева кургана и называющих себя настоящими Робинзонами, мы рассказывали в отдельном репортаже.

— В нашей области есть село Карповка. Мы все оттуда. В церкви там колокол висел на станине. И на ней выбито было «Сию станину уковал П. Волчанский», — вспоминает профессор. — А я сам уже коренной сталинградец. Мы жили точно на том месте, где сейчас стоит Дворец спорта. Поселок Лазурь, улица Грунтовая, дом 47. Вот это моя малая родина. Всё шло прекрасно. Мамаев курган, Волга. Всё протекало хорошо. Так, как показывают в хороших фильмах. В нашей семье было двое детей, я и сестра. Был еще старший брат, но он умер. Мне было настолько его жалко, что я тогда решил, что обязательно буду врачом.

Профессор вспоминает, как отголоски великой войны всё ближе и ближе подбирались к его дому. Тем более что неподалеку располагался учебный полигон со стрельбищем и тиром. Если поселок Лазурь, где жил маленький Евгений, прекратил свое существование и потерял название после войны, когда снесли остатки расположенной на месте нынешнего научного городка фабрики «Лазурь». То сохранившийся до сих пор поселок Тир и получил свое название в то время из-за расположенных на его месте стрельбищ.

— Весь наш поселок был заполнен солдатами, которые ходили, тренировались, били прикладом, кололи штыком и так далее, — рассказывает Евгений Волчанский. — Нам было, конечно, интересно. Прикатили пушки, они их разбирали, смазывали. Но война еще не ассоциировалась с войной. И вот началось лето 1942 года. Неподалеку упал громадный немецкий бомбардировщик. Он шел из-за Волги, его подстрелили, он упал на город и лежал недалеко от нас. А потом была очень мощная бомбардировка на севере. Начали звучать там взрывы. Вот тут я уже понял, что такое война.

Помнит профессор Волчанский и самое первое жуткое детское потрясение, связанное с бомбежкой.

— Мимо станции под Мамаевым курганом, там где ходит сейчас электричка, ходил поезд, который называли рабочий. Он действительно для рабочих был — ходил от тракторного завода в Красноармейский, привозя и отвозя на заводские смены рабочих и служащих — рассказывает Евгений Волчанский. — И там на станции была стрелочница. Так у нее во время бомбежки оторвало обе ноги. У нее были дети, но в этот момент их не было рядом.

Профессор помнит, что немцы бомбили город, словно по расписанию, делая перерыв на обед с половины первого до половины второго дня.

— Я думаю, что там пили кофе, обсуждали, потом садились вновь в самолеты и летели бомбить, — говорит он. — Тогда мы уже знали, что будет перерыв, что они не прилетят. Мы побежали на станцию, помогали оказать помощь. Женщину увезли. И вот это тогда потрясло до глубины души.

Жутким воспоминанием отложилось в памяти профессора и бомбежка нефтебазы, что была построена до революции еще братьями Нобелями и располагалась на месте нынешнего стадиона и ЦПКиО. От всех строений нефтебазы до сих пор сохранился только один, совсем маленький полуразрушенный домик на территории парка. А вот та бомбежка, после которой возник огромный пожар и горела даже Волга, вошла в многочисленные воспоминания ветеранов, книги и художественные фильмы.

— На том месте, где сейчас находится наш прекрасный стадион «Волгоград Арена», стояли нефтебаки с керосином и лигроином, — рассказывает он. — Весь этот район и трамвайная остановка назывались Нефтесиндикат. После войны помню, как одна бабушка к кондуктору приставала, говоря: «Деточка, мне надо выйти на синдикате». Кондуктор злилась, отвечала, что нет такой остановки. Я вмешался. Говорю, нет, есть такая остановка. Я бабушке подскажу, где выходить.

Евгений Волчанский помнит, как немецкие самолеты регулярнейшим образом один за одним бомбили эти резервуары с топливом и нефтью.

— Они летели вольготно так, низко, а потом разворачивались и пикировали на эти баки, — рассказывает профессор. — Я даже видел различимые штрихи на самолете и летчика. Посмотрит, пикирует и бросает бомбу. Затем летит следующий. Летали сразу по три самолета, целясь в один и тот же бак. Когда попадали, то крыша срывалась с бака. Она взлетала далеко, и шел дымный шлейф. А потом бахал взрыв, и всё это полыхало. Когда баки подожгли, то всё это потекло в Волгу. И от этого места аж до Светлого Яра Волга горела.

Война уже окончательно вошла в Сталинград, затронув всех и каждого, кто был в тот момент в городе.

— Тогда же пришел приказ о мобилизации всех, кто может ходить. Ушли мой дед, мой отец-инженер, который был инвалидом, мои молодые тогда еще тетки, двоюродные братья, болевший в тот момент дядя Гера, — рассказывает Евгений Волчанский. — Женщин тоже мобилизовали, чтобы вывозить станки и оборудование с «Баррикад», «Красного октября» и тракторного завода. Мы, девять детей, в том числе один грудничок, остались с моей матерью, бабушкой и тетей Валей. Куда мы могли пойти? Никуда. И тогда начались бомбежки нашего поселка. Самые страшные бомбежки.

Под бомбежками оказался и поселок у подножия Мамаева кургана.

 — Развалили все наши четыре дома, все сады, всё это было разрушено. Улица потеряла свой вид, дома горели, бомбили прямо так, как до этого нефтебаки. Пикировали на наш дом и дом бабушки до тех пор, пока попадали. Для меня это сначала было слово неизвестное — «фашист». А тогда мы очень хорошо поняли, что значит это слово.

15 сентября немцы вышли на Мамаев курган и заняли расположенные наверху водонапорные баки. На их месте, буквально в нескольких метрах от статуи Родины-матери, и сейчас расположены обнесенные забором резервуары чистой воды.

— С водонапорных баков мы были как на ладони. По нам снайперы стреляли, приходилось прятаться. В одном окопе находились дети с моей матерью и с тетей Валей. Ну я тогда был ребенком, сидел в глубине окопа. А для взрослых, чтобы побыстрее им можно было выйти, около ворот был выкопан другой окоп, — вспоминает Евгений Волчанский. — И в наш окоп попала бомба. Когда она ударила, крыша просела на полметра. Нас могло раздавить, вдохнуть было невозможно. Моя мать зажгла фонарик, и тут все испугались. И больше всего я. Увидели, что висит над нами такая дура, громадная 500-килограммовая бомба.

Профессор помнит, что когда первоначальный шок отпустил, то они поняли, что уцелели только чудом.

— На чем она там держалась, я так до сих пор и не знаю. Слышу голос матери, как в тумане матери: «Тихонько сюда, давайте, давайте, идите сюда», — рассказывает профессор. — Мы тихонько вышли и бросились впереди собственного визга в другой окоп. Понимали, что если она рванет, то с нами будет то, что уже произошло с нашими друзьями. К ним в окоп попала бомба, и от них не осталось ничего.

В памяти Евгения Волчанского до сих пор сохранились воспоминания о жуткой судьбе его друга детства.

— Еще раньше, когда мы могли играть на улице, с пролетевшего немецкого самолета дали очередь по нашей толпе детей, — рассказывает он. — Наши заборы пробили, а Женьке по руке попало и раздробило. Потом в их окоп попала бомба. Бедняжка, куски вот такие вот от него только остались. А Женькина одежда с частью его тела у нас на деревья оставшиеся разбросало. Так ему вот досталось.

Спустя несколько дней, по словам профессора, пришло указание эвакуироваться всем мирным жителям.

— Сказали, что на севере есть переправа. Выше горящей Волги, там, где сейчас еще остался стадион «Монолит», между «Баррикадами» и «Красным Октябрем», — вспоминает профессор. — Мы взяли, что могли, рюкзаки уже были готовы. А выходить боимся, слишком светло, ведь немцы стреляли с Мамаева кургана прицельным огнем. Только когда стемнело, то все собрались в конце улицы, ровно на том месте, где сейчас стоит торговый центр «Стройград». Стоит толпа, а перед нами мост (путепровод на площади Возрождения — Прим. ред.). Но мост немцы днем пристреляли, а ночью непрерывно, без перерыва стреляли с одного конца по другой. Перейти его казалось невозможно.

Евгений Волчанский помнит до сих пор то ощущение безысходности, которую испытали тогда старики, женщины и дети, собравшиеся у обстреливаемого моста.

— Никто не может ничего сказать. Волга горит, на метизный завод прорвались немцы. Наш поселок весь в руинах, солдаты кругом, а тут наша толпа, — говорит он. — Если по нам начнут стрелять, то это ужасно закончится. И вдруг мы видим с той стороны, со стороны Красного Октября, где «Тёщина остановка», идут солдаты. Человек семь. И идут прямо на мост. Мы все застыли, смотрим, что будет. Значит, дострочил немец с Мамаева кургана в ту сторону. Они встали и пошли совершенно спокойно. Начал немец вновь стрелять трассирующими пулями, они все распластались и вжались в мост. Как над ними прошло, они встали, отряхнулись и прошли. Командир подошел к нам и говорит, видали? Вот так надо.

По ходу рассказа Евгений Волчанский напоминает, откуда у трамвайной остановки на площади Возрождения еще с довоенных времен, а порой и до сих пор, возникло народное название «Тёщина».

— Ее и сейчас «Тёщиной» именуют сталинградцы. А почему «Тёщина»? Не знаете? А я вам расскажу, — улыбается профессор. — Это же окраина «Красного Октября». Когда рабочие получали зарплату, то шли в расположенный там небольшой лесок. Брали бутылку водки и шли отмечать выполнение плана. И тут за ними и приходили тещи, гнать домой и забирать деньги. Вот отсюда пошло название.

Евгений Волчанский помнит, как колебалась толпа, но другого выхода не было. Наконец, решили разделиться на две группы, и по-очереди, бегом пересечь мост.

— Над нами просвистели пули, мы поднялись и рванули бегом мимо военкомата, туда, где улица Библиотечная, вот так. Там стояли на железной дороге «Красного Октября» разбитые вагоны. Ну, в общем, тогда это был самый передний край. С самолетов вешали осветительные ракеты, стреляя туда, где было движение. И мы попались. Несколько раз отлеживались под вагонами и пытались бежать дальше. И второй группы людей, которые с нами бежали, я больше никого с тех пор не видел. Не знаю, что с ними тогда случилось. Ну а мы смогли пройти на Малую Францию.

Переправа через Волгу осталась в памяти Евгения Волчанского жутким воспоминанием, где ночная темнота менялась яркими вспышками осветительных ракет, взрывами бомб и криками гибнущих людей.

— Увидели, там стоит у берега какая-то полузатонувшая баржа, на ней сходные трапы, а по Волге идет кораблик, — вспоминает профессор Волчанский. — Корабль этот тащил за собой баржу. В темноте плохо было всё видно. Причем очень тихо было. Вся собравшаяся на берегу огромная толпа не кричала и не шумела. Кораблик развернулся и причалил. Мы организованно начали садиться на эту баржу. В этот момент снизу, от горящей Волги, из этого зарева прилетели два немецких самолета. Мы уже различали их по звуку. Воющий звук такой, унылый. Пошли на второй круг, повесили «лампы». Стало светло как днем. И они начали бомбить нашу толпу. Бомба попала в баржу. Я тогда и увидел летящие вверх руки, ноги, головы и так далее. Баржа начала заваливаться на бок, оторвалась и поплыла вниз по течению. Куда она поплыла? В горящую ниже Волгу… А они всё продолжали заходить круг за кругом. Дед тогда сказал только три слова: «Вот тут мы все и погибнем».

Тогда, по воспоминаниям профессора Волчанского, его дед Иван Григорьевич обратился к военным, попросив перевезти людей, возвращавшихся обратно, на другой берег Волги порожними лодками с боеприпасами. И только потом профессор уже узнал, что гражданских было приказано на эти лодки не брать.

— Солдаты только попросили по возможности принести им еды, потому что сообщение из-за Волги было плохое, — рассказывает профессор. — Двое военных, мой дед, отец и одна моя тетка, Маруся, пошли вновь проделать тот самый путь в обратную сторону. А у нас погреба-то были целые. И вот они нагрузились по самую макушку. Пришли. Ничего не случилось. И договорились, что в эту же ночь нас посадят на лодки и перевезут. Это место и сейчас отмечено — там через Волгу идет высоковольтная линия. Вот прямо к опоре высоковольтной линии нас и привезли. С откоса спускается военный в фуражке, командир, и говорит: «Немедленно всё берите и уходите отсюда, чем быстрее, тем лучше». Мы прошли, самое большее, метров сто. И там, где стояли у берега машины, раздались залпы «Катюши», а через минуту немцы накрыли берег огнем артиллерии. Вот так мы спаслись. Потом всю ночь блуждали, искали, кто нами займется.

Вырвавшихся из охваченного боями Сталинграда мирных жителей отвезли сначала в Среднюю Ахтубу, чтобы уже потом эвакуировать дальше.

— Расположили в лесочке, сказали, чтобы мы не наводнялись здесь, особенно на улице, потому что прилетают бомбардировщики, — вспоминает Евгений Волчанский. — Пришли военные, посчитали нас: это один вагон, это второй вагон, это третий вагон… Отправили на платформу, приказав заходить в вагоны, как стемнеет. Мы пошли, а там вся платформа заполнена бомбами. Мы между ними ходили, заполняли вагоны. Сказали нам, что если кто отстал, то отправят на следующем составе. И буквально минут через десять мы тихонько тронулись. Провезут — остановятся, провезут — остановятся, провезут — остановятся. А в восемь часов утра над нами прошли немецкие бомбардировщики в сопровождении истребителей. Развернулись и начали обстреливать наш состав. Открылись двери вагонов, все хлынули в степь. Женщины в красных косынках, в красных юбках… Ну видно же, что не солдаты. Меня отец тащил, а мать шла с сестрой, легли в какую-то ложбинку, и помню, что отец на меня лег.

В воспоминаниях профессора в тот период времени одни эшелоны сменяли другие. Сначала их привезли в Саратов, а затем уже на Урал. Половина семьи попала в Нижний Тагил, половина — в Челябинск, а потом в Магнитогорск.

— Мы там перезимовали, а тем временем началось уже и сталинградское окружение, — рассказывает Евгений Волчанский. — В январе сдалась одна группировка, в феврале — вторая группировка. Ну сами представляете, что мы увидели, вернувшись? Трупы, трупы, трупы, трупы. И кучи мусора. Всё. Живого места не было. Буквально все наши дома сгорели. А дед наш, Иван Григорьевич, на Урал не поехал. Он перезимовал и дождался нас в селе Заплавном, там вот, под Средней Ахтубой.

Евгений Волчанский помнит, как в разговоре с дедом зашел разговор о той бомбе, что едва не придавила их насмерть в окопе во дворе дома, но, к счастью, не взорвалась.

— Мы как вернулись, он пришел и говорит: «Знаете, бомбочку-то вашу взорвали». Дед Иван, а как ее взорвали? — рассказывает Евгений Волчанский. — Пришли минёры, они ее вырыли и сначала положили в воронку, которая осталась от наших соседей Новиковых и моего друга Женьки Пирожка. Сделали всё как надо, подожгли бикфордов шнур, убежали, а она не взрывается. Подошли, говорит, открутили взрыватель, а из бомбы, дорогие мои, посыпался песок.

Не удержался Евгений Волчанский и от смешной истории. Дело в том, что у него в эти дни не один праздник, а два.

— Говорят, что вроде бы Василий Иванович Чуйков собрал генералов и сказал освободить Сталинград и одержать победу именно в праздничный день, 2 февраля, — рассказывает профессор. — Генералы его спрашивают: «Василий Иванович, а какой праздник-то, какое событие?» — «Мы не знаем». — «Не знаете? Вы что!» Так у Евгения Игнатьевича Волчанского день рождения! Но, на самом деле, это уже мои студенты придумали.