«Надо объявить мобилизацию уже сейчас». Пригожин объяснил, как и когда можно закончить СВО

Руководитель ЧВК «Вагнер» Евгений Пригожин неожиданно дал большую пресс-конференцию в Екатеринбурге. Днем 30 мая журналистов собрали на встречу с бойцами частной военной компании для презентации некоего нового проекта вагнеровцев в центре по набору в ЧВК.

По видеосвязи на экран вывели несколько бойцов, которые находятся в районе боевых действий. Все они были в масках и с оружием в руках. Половину мест на раскладных стульчиках в зале занимали молодые люди спортивного телосложения. У некоторых также лица почти целиком были закрыты балаклавами — это сотрудники «Вагнера». На другой половине сидели журналисты.

Собравшиеся узнали о запуске медийного проекта в поддержку действий ЧВК на СВО. Суть его в том, чтобы помогать прессе «представлять реальную картину спецоперации». Планируется еще несколько подобных встреч в других городах России. Это всё, что успели сообщить прессе организаторы встречи в маленьком тренировочном зале спортивно-патриотического объединения «Альфа», на базе которого расположился центр набора в частную военную компанию.

Общение только завязывалось, когда в зале внезапно появился Евгений Пригожин, одетый в не по погоде теплую прошитую синюю куртку. За полтора часа общения с журналистами он так и не снял ее, хотя на улице было за тридцать градусов жары.

Невозможно было не заметить, что татами в спортивном зале составлено из блоков голубого и желтого цветов.

— Не надо в этом символы искать. У мартышки задница красная, но она же не коммунист. То же самое и здесь. Какие плиты были, такие и купили, я думаю, еще десять лет назад. Потому что клуб у нас не в элитном комплексе, — заявил Пригожин, когда его об этом спросили. Свою «народность» он подчеркивал всё время беседы, уничижительно рассуждая о бюрократах и олигархах и восхваляя простых бойцов. Журналисты E1.RU расшифровали самые интересные его ответы и сгруппировали их по темам для удобства чтения. Чтобы сохранить контекст, приводим также вопросы, которые задавали предпринимателю коллеги из других СМИ.

— Чтобы определить, что было, нужно поднять остатки беспилотного летательного аппарата и понять, что прилетело. Если эти БПЛА пролетели пять километров, то их запустили откуда-то [из Подмосковья]. Мы думаем так же, как противник, а он думает так же, как мы. Величайший военачальник современности Дмитрий Уткин, он же Вагнер, сказал мне еще в 2014 году: мы воюем сами с собой. И сегодня мы воюем с людьми, у которых функционирует мозг так же, как у нас.

Были случаи, когда «семерка» пришла в момент захода на первый километр Попасной. Там был бой, во время которого в 4 утра начали артподготовку, в 04:45 мы должны были отработать четырьмя «Урками» — это устройства для разминирования. Мы выкинули две, а две прилетели в нас. Они думают абсолютно точно так же! Берут мальчика-пионера и говорят: мальчик, возьми беспилотник, положи в то место, пускай полежит. Мальчик просто взял у дяди штуковину и положил ее на лужайку. А дальше украинцы с пульта или спутника активировали этот беспилотник, и он полетел. Если это была пластмассовая штуковина с размахом крыла три метра, она могла и из загородных районов долететь, 30–40 километров.

— А что дальше? Мы привыкли к атакам на Белгород и Курск.

— Нельзя привыкать! Первый уровень ПВО и борьбы с беспилотниками должен стоять вдоль российско-украинской границы. Второй уровень должен быть дальше по границе Московской области, третий — перед Москвой. Дальше — вся Москва должна быть системно перекрыта приборами обнаружения и подавления БПЛА.

— Что делать простым москвичам?

— Набраться терпения, не биться в истерике и не поддаваться панике. Требовать от власти, чтобы она обеспечила их безопасность в установленных рамках порядка. Если тот, к кому прилетело, выложит фотографию и громко заявит то, о чем я сегодня заявил, то власти придется реагировать. Они не смогут жить в атмосфере, когда на каждом углу их посылают на три буквы и называют неприличными словами.

— Есть у Украины технологии, которые позволят прилететь ракетам или дронам на Урал?

— На Урал пока вряд ли. Мы знаем из открытых источников, что англичане планируют передать им ракеты с радиусом действия 500 километров. От ближайшей границы Украины до центра Кремля, по-моему, 460 с чем-то километров. Вот они могут вытащить пусковую и выпустить. К этому надо относиться более чем серьезно.

— Да нет, я же приехал сюда к своим ребятам. Кто я такой, чтобы с губернаторами встречаться? У нас свои мелкие дела, парни на территории находятся, ждут подкреплений, еще каких-то шагов.

— Но у вас была яркая медийная дискуссия…

— С Куйвашевым? Послушайте, чтобы мы эту дискуссию не переоценивали. С Куйвашевым мы зацепились языками, вот и всё. И если помните, вопрос начался с того, что поставили директором музея человека, который перед этим дискредитировал активно ЧВК «Вагнер». Поэтому я высказал свою гражданскую позицию, что этого делать нельзя.

— По поводу [директора Музея истории Екатеринбурга Игоря] Пушкарева был разговор с начальником отдела культуры городской администрации. Он ответил, что его профессиональные качества перевешивают ошибки прошлого.

— Возможно. Скорее всего, он лукавит и были какие-то подковерные игры. Потому что не может быть сумасшедших профессиональных качеств у человека, который несколько лет занимался фейками в отношении ЧВК «Вагнер», придумывал там каких-то погибших, которых не существовало. Он же не просто был на либеральной стороне, он придумывал фейки, чтобы дискредитировать вагнеровцев. А мы в это время воевали в Сирии, в Центральной Африке, спасали огромное количество людей.

— Каждое ваше заявление превращается в политическое высказывание. Увидим ли мы, например, партию «Вагнер» в Думе? Или кандидата в президенты Пригожина?

— Не увидите. Во всяком случае, на сегодняшний день все задачи совершенно другие. Если мы превратимся в ливийскую пустыню и будем гонять по пескам на обваренных со всех сторон джипах, как в фильме «Безумный Макс», тогда придется партию делать.

— Бойца [из ЧВК «Вагнер»] могут привлечь к ответственности за автопробег [в честь погибших]. Полиция настроена серьезно. Какое у вас отношение к позиции свердловских властей? Вы видите, что она либеральна и выбивается из общего курса?

— Понятно. Я уже говорил, что идеологом автопробега не был и узнал о нем, когда были приняты все решения. Если бы я был идеологом, то смягчал бы ребят, говорил бы: давайте в более спокойном режиме этим заниматься. Что касается позиции властей, кстати, про [возможный] арест я только что услышал от вас. Надо привлекать юристов. Будем делать громкие заявления, чтобы этого не случилось. Конечно же, часть вещей желательно согласовывать. Если власти противодействуют гражданской активности, это плохо.

В чем проблема несогласованных пробегов? Власть думает, что разрешат нам, завтра еще кому-то, послезавтра — еще кому-то. То, что они не разрешают, — это плохо. И если бы пробега не было, может, ничего страшного не произошло бы. Сейчас есть точка конфликта. Если таких точек десять, это не плохо. Если их тысячи, это может начать вредить общему делу.

В конце концов, автопробег состоялся, полиция сопровождала [колонну], цветы отвезли, память почтили. Вся страна знает, что ребята активные и ребята молодцы.

— Заключенных нам прекратили давать из ревности. Они воевали хорошо, и количество заключенных в максимальном периоде было 50 тысяч человек. Когда стало понятно, что российская армия, грубо говоря, не очень хорошо готова к той ситуации, и когда побежали из Красного Лимана, по-моему, 1 октября, я сообщил на всех уровнях, что для того, чтобы выполнить минимальные задачи СВО: освободить Донбасс и создать условия для устойчивой обороны на фронте, мне потребуется 200 тысяч человек — 100 тысяч на правый фланг и 100 тысяч на левый.

Самое главное в ЧВК «Вагнер»: ребята из группы в 12 тысяч человек разрослись до 50 тысяч с плюсом и смогли отлично ими [бойцами] управлять. Когда я попросил [разрешить вербовать в колониях] людей, возникла обратная реакция. Я попросил эти 200 тысяч человек, возникло ощущение в некоторых кабинетах, что двести тысяч активных ребят, каждый из которых стоит десяти человек ВСУ и которые в 25 раз эффективнее армии (опираясь на документы Генштаба, [согласно которым] для выполнения этих задач нас должно быть в 25 раз больше), появился страх. Поэтому прекратили давать заключенных. Дальше появилась ревность: Минобороны топчется на месте, а мы героизируем сами себя, двигаемся в Бахмут. Поэтому и возник снарядный голод.

И поэтому каждый из них думал, что сзади будут подходить резервы. Мы взяли его, как говорится, уже… с кондачка, но это я неправильное слово подобрал. Так как возникла ревность, Минобороны стало брать заключенных к себе. Они [из военных подразделений] зачастую разбегаются, обучают их так, как обучают, и пока результата не видно.

— Вопрос про захоронение наших ребят. В регионе он урегулирован, но есть история о захоронении нашего сотрудника 25 декабря. Помощник военкома раздавил морально его вдову. Она заявила, что супруг погиб героически в ходе СВО. Она явилась, чтобы написать заявление на захоронение с почестями, на что ей был ответ: какой он герой, можете вместе с ним захоронить его медали! (Судя по всему, речь идет про военкома Верхней Пышмы Юрия Саитова и его помощника. — Прим. ред.)

— Понятно, что наказания за военные преступления надо серьезно ужесточать. Я уже написал по этому поводу определенный ряд документов, которые еще не отправлял по инстанциям. Сейчас проверяем, как это сделать максимально мягко и чтобы их текст никуда не ушел, чтобы не было взрыва в обществе.

Я считаю, что высшую меру наказания надо возвращать. Иначе войну не выиграть. Товарищ Сталин был абсолютно прав (возможно, во многих случаях он был неправ, когда расстреливал кого-то по политическим соображениям), но смертная казнь на войне обязана быть. И поэтому, если военный комиссар с неуважением относится к героям, военный суд должен сесть, разобраться, и, может быть, действительно, имеет смысл не списывать холостые патроны, а потратить один настоящий — уже на комиссара.

— Есть бизнесмены, которые финансово помогают [бойцам на СВО]. Как вы оцениваете вклад этих людей в дело?

Очень важный момент, который нужно учитывать всем, кто хочет помочь фронту. Невозможно помогать только концертами, новой униформой, бронежилетами и так далее. Фронту нужно помогать и другими вещами. Но большая часть этих вещей под ключом у государства. И помощь беспилотниками фронту — очень здорово. Здорово, когда есть «Мавики» (квадрокоптеры производства DJI Mavic. — Прим. ред.). Нам, например, они не нужны, у нас их тысячи. Но только «Мавик» — это не комплекс БПЛА. Необходимо заниматься разработкой, производством. Если кто-то начнет производить ударные БПЛА и передавать их на фронт вместе с обученными операторами, конечно, это круто. Потому что если необученные их получают — что они с ними будут делать?

— Я втянулся, и бросить уже невозможно. Как чемодан без ручки. Я в 2014 году, когда закончилась кампания в Донбассе, собрал ребят и сказал: всё, завязываем. Они говорят: а как же мы без вас? Я сказал: хорошо, продолжаем. Ну и продолжали: Сирия, другие страны, сейчас вот эта история. Именно поэтому я занимаюсь, и мне с этой лодки уже никуда не деться.

Дальше будет тяжелая война. Не знаю, как долго она продлится. Мой прогноз [освободить Донбасс за два года, дойти до Киева за три-четыре] — это если сделать так, как надо. Если сейчас мобилизовать всё общество, включить на полный рычаг производство всех боеприпасов, вооружения и всего, что требуется, сделать плановое производство, объявить всеобщую мобилизацию. Ведь когда мы придем к мобилизации, опять мобилизованные будут час готовиться и после этого идти на фронт. Надо объявить сейчас!

Инфраструктура для этого не нужна. Это в Москве в больших кабинетах, когда идешь по паркету из красного дерева, ты уверен, что у всех в «блокмодульных» городках должен быть паркет почти такой же. Для того чтобы мобилизованные готовились, им нужны палаточные городки, блиндажи, землянки, еда, вода, место, где постирать, и, самое главное, инструкторы нормальные. Тогда у нас будет достаточно мобилизованных.

Если мы воюем дальше, надо объявлять мобилизацию уже сейчас и привлекать людей хотя бы для обучения. Чтобы, когда гром грянет, можно было воевать, а не креститься. [Для создания центра подготовки] нужны минимальные вложения. Там, где тратятся миллиарды, нужны сотни тысяч рублей.

— Почему вам разрешается говорить то, что вы говорите? Если бы то, что вы говорите, говорили журналисты, то получили бы нормальный срок. Почему вам разрешают?

— Мне никто не разрешает. Я говорю это на свой страх и риск, потому что кто-то должен говорить правду. Второе: я за последние десять лет раз сто проходил момент, когда меня должны были убить, но этого не случалось. И я очень философски отношусь к дальнейшей своей жизни.

Через несколько дней у меня день рождения, мои близкие спрашивают: будет ли он? Я говорю: хрен его знает. С утра скажу, если буду жив-здоров. Так же относятся все парни в ЧВК «Вагнер». Это философия: «Все когда-то умрут». Ведь главное не то, когда ты погибнешь, а как ты погибнешь. Очень важно, что ты сделал в жизни. Мне 62 года. Первый раз я должен был погибнуть давным-давно, в свои 53. Поэтому — ничего страшного.

— Все проблемы, которые существуют, я довожу до верхнего руководства страны, и конфликтов никаких и никаких противодействий верховному главнокомандующему у нас нет. И тот вопрос, который пытаются разгонять в телеграм-каналах и в зарубежных СМИ: кого я назвал дедушкой? Я так назвал Валерия Васильевича Герасимова, который нам не давал боеприпасы. А уж сложили всю эту историю и подняли на хайп по одной причине: если папа пришел и дает по жопе, то к маме надо бежать и говорить, что папа сейчас и тебе даст по башке. И тогда она впрягается.

Поэтому их задача — поднять как можно выше уровень конфликта. Я специально подчеркнул, что к президенту у нас у всех хорошее отношение, положительное. Мы можем с чем-то соглашаться, с чем-то нет, поэтому делать военный переворот ЧВК «Вагнер» не собирается.

— Оно идет уже около двух недель. Украинцы определенными действиями прощупывают нашу оборону и смотрят, как они могут занимать те или иные позиции. Это вопрос к ребятам (бойцам. — Прим. ред.), потому что я не сидел в окопе, ожидая окончания артподготовки противника. В штабе во время бомбежки прилетало только так. Современная война проходит так: ты находишься на линии укрепления и тебя просто разматывает и разносит.

Противник быстро заходит и занимает эти позиции. Дальше по ним ты должен нанести удар, но для этого нужны воля и сплоченность. И поэтому в командирском чате ЧВК «Вагнер» постоянно вкидывают свои предложения, делают что-то полезное. Если есть командир инженерно-саперного подразделения, то ты получаешь координаты новых переправ, новых минных полей и новые участки разминированных. К сожалению, вновь созданные ЧВК и мобилизованные части этого не делают. Поэтому главная ключевая вещь в войне — это управление. Пока не будет управления, всё будет сыпаться.

— Я говорил, что за всю кампанию у нас погибло между 10 и 20 тысячами человек. Недавно мы выложили помесячную статистику всех уничтоженных бойцов противника. Когда идут боевые действия, ребята фиксируют с квадрокоптера и собирают подтвержденные данные о потерях. Мы уничтожили порядка 72 тысяч, плюс-минус 5–10%.

— Сегодня мы находимся на рубежах обороны, куда мы, как я считаю, на кондачка запрыгнули в свое время. Если держим линию обороны, то это [будет] длинная война, которая должна закончиться для России более-менее нормально. Все успокоятся, что потеряли эти территории, и дальше всё съедет на нет. Мы будем в длительной изоляции, нам надо самим привыкать делать микросхемы, надо перестать выпускать компьютерщиков на вольные хлеба.

Нам предстоит долгая работа внутри страны. Металл есть, золото есть, люди есть, электроэнергия есть. Поэтому еще снарядов, вооружений, всего, что нам потребуется, — клепать можем. Прокормить себя сами можем. Но те, кто обложил нас санкциями, будут хорошо относиться к нам только при одном условии. Они скажут: придите, встаньте на колени, склоните головы. Если народ готов к этому, они нас простят. Если не готов — мы должны быть готовы к длительной войне. Прорвут они оборону или нет. Но это длительные планы, а краткосрочные — сдержать ту линию, на которой мы находимся, и никого не пустить.

Кстати, на выпад Пригожина по поводу назначения директора музея и конфликта с губернатором ответил глава Екатеринбурга Алексей Орлов. Одной из причин той перепалки стало обвинение правительства Свердловской области в том, что на Урале отказываются с почестями хоронить участников СВО, которые до этого отбывали наказание в тюрьмах. Евгений Куйвашев, в свою очередь, посоветовал Пригожину не совать нос в политику региона, а «стряпать котлеты и варить макароны».