«Мы не узнали своего города»: Волгоград скорбит по жертвам бомбардировки 23 августа 1942 года

Для Волгограда 23 августа навсегда останется страшной датой в истории города. 76 лет назад жители Сталинграда пережили ковровую бомбардировку немецкой авиации. Более 1200 самолётов люфтваффе превратили город на Волге в пылающие развалины. Страшные дни бомбёжек навсегда запомнились известному волгоградскому археологу Владиславу Мамонтову, которому в августе 1942 года было всего шесть лет.

«Это была ковровая бомбардировка»

— Я помню, как начинался обычный летний день. Утро было прохладным, я вместе с мальчишками с улицы играл в войну, где мы побеждали немцев. В 12-м часу была объявлена воздушная тревога. Сталинградцы уже привыкли к таким объявлениям и спокойно занимались своими делами. Кто-то стоял в очереди с карточками за хлебом, кто-то занимался домашним хозяйством. А у нас во дворе небольшого, двухэтажного, построенного дедом особняка на улице Невской, невдалеке от Илиодорова монастыря, текла мирная жизнь. Женщины развешивали бельё, мы играли, а взрослые разговаривали.

В середине дня над городом низко над землёй на бреющем полёте пролетели немецкие истребители и скинули громадное количество листовок. Их брать строжайше запрещалось, но сталинградцы были любопытны и всё равно ознакомились с их содержанием.

Мама выбежала со двора, чтобы поймать одну из них. Уже после бомбёжки я увидел, что листовка была кровавой: она вся была красного цвета. Вокруг этого красного кровяного комка, олицетворявшего окружённую советскую армию под Сталинградом, стояли немецкие танки, и выхода не было. Взрослые читали её текст: «Вы окружены, вы побеждены, скоро мы будем в вашем городе!»

Вдруг сильный гул привлёк внимание горожан. Все посмотрели на север и увидели, что над Мамаевым курганом разворачивается громадная тёмная туча — это шли немецкие бомбардировщики. Они летели на разных высотах совершенно медленно и спокойно. Были слышны выстрелы зениток со стороны Тракторозаводского и Краснооктябрьского районов. Но самолёты шли спокойно, сбрасывая бомбы на город и приближаясь к нам. Это была настоящая ковровая бомбардировка. Её, вопреки всеобщему мнению, придумали немцы, а не американцы. Вдалеке стали виднеться самолёты прикрытия и истребители.

Меня схватили за руку и затащили в дом. Там положили на пол и своими телами накрыли бабушка и соседка. Они крестились и кричали: «Где же наши, почему никто не сбивает самолёты, почему творится всё это зло?!»

Вылетели стёкла, несмотря на то, что на них были наклеены белые бумажные полосы, которые должны были сдерживать стекло, чтобы оно не разлеталось и не ранило людей. С визгом выскочила кошка, и завыл наш щенок, который был на улице. Доносился страшный грохот, свист, выстрелы пулемётов, крики людей, их страшные вопли и жуткий запах гари. Всё это проникало в наш дом. Сам дом сотрясался. Насколько долго всё это продолжалось, я не помню, но вдруг резко наступила необыкновенная тишина.

Мы вышли из дома и не узнали своего города. Он весь горел. Громадный столб дыма поднимался над Волгой и медленно расползался по ней. Как мне потом рассказали, это горели нефтяные запасы Нобеля, находившиеся в центре города, на месте нынешнего ЦПКиО.

Среди тишины стали всё сильнее слышны крики и стоны. Мы выскочили на улицу Невскую. Её было не узнать. Она была полностью изрыта взрывами. Недалеко от Илиодорова монастыря проходила прямая ветка железной дороги. Взрывы были такой силы, что вырвало все столбы, а рельсы закрутились в кольцо.

Мамы нигде не было. Она перед бомбёжкой выбежала на улицу, чтобы поймать листовку. Оказалось, что она укрылась в бомбоубежище, которое вырыли старики и женщины в соседнем дворе.

Люди стали собирать трупы. На их головах и руках были видны жуткие кровавые пятна. Всё было перекорёжено. Когда вся наша семья собралась, мне стало радостно. Рядом были мама, бабушка, тётушки, соседи.

Вдруг мы услышали в доме через дорогу плач. Оказалась, что фугасная бомба попала в блиндаж, в котором укрылось 12–13 человек. Все они погибли. Их, плача и крестясь, вынимали, всех в пыли. Среди них был мальчик, с которым я с утра играл в наших и фашистов. Мне в тот миг навсегда запомнилось выражение «прямое попадание».

Потом налёты начинались без какого-либо расписания и предупреждения. Все ненавидели самолёт «Юнкерс-87», который выл своими сиренами и пикировал настолько низко к земле, что, казалось, видишь лётчика.

Налёты немецкой авиации были страшными. Когда в небе шли воздушные бои, все смотрели, переживая за наших лётчиков. Женщины молились. У бабушки была икона Неопалимой Купины, которая, по верованиям русичей, охраняла дом от пожаров. Она с ней обходила весь квартал, и пожаров в нём почему-то не было.

«Простить не смогу»

Лет десять назад меня пригласили в Краеведческий музей на встречу с делегацией из Германии. Якобы они будут выступать и просить прощенья. Приехали бывшие студенты из Кёльна, состоявшие в годы войны в подпольной организации «Белая роза». Они распространяли листовки в Германии против Гитлера. Их схватили, лидеров казнили. Они просидели в тюрьме до прихода Красной Армии. Те, кто дожили до наших дней, извинялись за свою страну.

Со слезами сидели и наши старушки: «Да, да, да — надо простить!»

Среди немцев был подтянутый, строгий, резкий, чисто выбритый статный человек. Было видно, что он бывший военный. Им оказался лётчик-истребитель по фамилии Айзенталь — внук или правнук Отто фон Бисмарка. Он воевал в Испании и Европе. На его счету было 32 сбитых самолёта.

Немец воевал и под Сталинградом. Спустя несколько дней после ковровой бомбардировки города, 28 августа его сбили наши лётчики. Айзенталь почувствовал, что до своих не дотянет, и посадил самолёт на аэродроме в Бекетовке, где и сдался в плен. На посадочной полосе тут же приземлился наш самолёт. Из него выскочил коренастый парень и стал считать пробоины на немецком и своём самолёте. Оказалось, что это он сбил немца. У советского истребителя оказалось более 20 пробоин, а у немца чуть больше десятка.

Позднее немец был в одном лагере с Паулюсом, с которым участвовал в движении немецких офицеров против фашизма. После войны он был даже избран депутатом бундестага.

Он тоже просил прощенье за всё. За те бесчинства, которые они совершили здесь. Я долго молчал и смотрел, как наши бабушки милуются: «Надо-надо простить их. Всё-таки Гитлер посылал к нам, а не они сами по доброй воле». Потом не выдержал, встал и выступил от имени детей Сталинграда:

— Сколько бомбёжек, сколько несчастья принесли ваши войска, сколько погибло людей?! Сколько крови, сколько голода, болезней вы принесли?! Пока жив хоть один ветеран, пока жива хоть одна мать, потерявшая своих детей, пока живо хоть одно дитя Сталинграда — мы вас, захватчиков, не простим!

Народ загудел, организаторам стало неудобно, но по-другому поступить я не мог.

Моё отношение к немцам исходит из того, что я пережил и увидел в детстве. Для меня, ребёнка, 9 мая было очень понятно. Приходили времена, когда по домам возвращались родные, все верили, что наладится мирная жизнь, и мы восстановим Сталинград! Нас этому и учили. Жалко, что на Доме Павлова не остались надписи 1944–45 годов, сделанные чёрной краской, будто нефтью: «Мы отстоим тебя, родной Сталинград». А потом поставили галочку и исправили на «отстроим».