С партбилетом и револьвером: похождения в степи великого комбинатора из Заплавного

Мошенники, аферисты и Остапы Бендеры всех мастей орудовали на территории Волгоградской области не только с наступления эпохи построения развитого капитализма. И при царе-батюшке и, особенно после Гражданской войны по степям вокруг Царицына — Сталинграда — Волгограда искали поживы многочисленные любители чужих денег и ценностей. Мы продолжаем цикл непридуманных историй, найденных в архивах историком-краеведом Вячеславом Ященко. А иллюстрации к статье специально нарисовала известная волгоградская художница Юлия Шлыкова.

3 января 1925 года к хутору Пономарева, затерянному в Заволжской степи Ленинского уезда, двигалась телега, запряженная тощей лошадью. В телеге сидели хозяин повозки и заезжий комсомолец Фонарев — представитель многочисленной когорты бродяг-мошенников, собирательный образ которых спустя три года после описываемых событий будет рожден фантазией писателей Ильи Ильфа и Евгения Петрова.

Гражданин представлялся хуторянам агентом Госстраха Фонаревым. Внешность великого комбинатора Заволжья имела мало общего со ставшим теперь привычным образом Остапа Бендера. Напротив, наш герой был значительно моложе сына турецкоподданного и низок ростом. Голову его грел потрепанный старый треух, а впалый корпус был прикрыт от морозного ветра полинялым полушубком с чужого плеча. Обут молодой человек был в валенки с дырявой подошвой.

Прототип Остапа Бендера появился в глубокой Заволжской степи в ноябре 1925 года. Вначале он честно пытался устроиться батраком на хуторах, но работники обнищавшему крестьянству не требовались. Тогда он прибился в качестве понятого и помощника к инспектору по единому сельскохозяйственному налогу Семену Юдину. У чиновника молодой человек быстро перенял начальнический тон и познал тонкости бюрократическо-агитационной работы. Обнаружив друг в друге любовь к театру, Фонарев и Юдин с успехом совмещали на хуторах контрольно-управленческую деятельность с постановкой агитационных спектаклей. Когда командировка Юдина закончилась и он вернулся в Среднюю Ахтубу, Фонарев продолжил изображать на своем лице административный восторг.

Для придания своей фигуре официоза великий, но малограмотный комбинатор подделал удостоверение. Корявым почерком на клочке бумаги он вывел: «Удостоверения. Сия лично члену РКСМ. Как он является [вписано: Петру Ильичу Лексину] асиситент вол-секретарята труда г. Ленинска, союза Ботрачком и посему и разрешается ему взять подводу на каждом хуторе. [Взамен отпущенной подводы] на смену [дать другую] без исключения. Или за непочинение сего назначат до протокола ево нужно доводит о [сем] отделу труда Токореву и Фонарев[у]». Внизу стояла корявая, красными чернилами написанная подпись некоего Михаила Мисюрина. Тут же красовалось безобразное чернильное пятно, изображавшее печать.

Самочинное удостоверение подкреплялось револьвером системы Лефоше, который оттягивал карман проходимца. Патронов в нем, кстати, не было.

В кожаном портфеле Фонарева покоились позаимствованные у Юдина окладные листы, страховые бланки и чернила. Он ездил по хуторам, представляясь страховым агентом, членом кресткома и комсомольцем. С легкостью реализовывая принципы «одного окна», он брал на учет посевы озимых и зяби, страховал дома хуторян от пожаров, составлял протоколы, читал лекции по агрономии, агитировал за истребление сусликов и запрещал охоту на хорьков, принимал прошения крестьян о смягчении единого сельскохозяйственного налога, проводил обыски «на предмет варки самогона», тут же брал взятки, штрафовал нерадивых крестьян, кормился крестьянскими бесплатными обедами и спал на мягких хуторских перинах.

Так, в начале декабря комсомолец Фонарев явился на перекладных с обыском к крестьянину Клачковского участка № 2 Алексеевской волости Ивану Крахмалеву. Обнаружив в бане самогонный аппарат на шесть ведер, псевдоагент стал составлять протокол и акт на изъятие установки. Испуганный Крахмалев бросился к заведующему участком Михаилу Соловьеву. Тот явился на поклон к Фонареву и стал умолять его оставить оборудование крестьянину на ответственное хранение. Обнаруженный же в бане самогон Соловьев предложил совместно ликвидировать. В обмен начальник участка выдал точное месторасположение самогонного аппарата «конкурирующей фирмы» — жителя соседнего хутора Ивана Каткова.

После недолгих уговоров «уполномоченный» сменил свой гнев на милость и отправился в гости к Соловьеву. В разгар ликвидации самогона к ним присоединился и владелец аппарата, сунувший мошеннику в карман пятирублевую банкноту.

Наутро великий комбинатор отправился на перекладных на хутор Каткова. В присутствии извозчика и двух понятых псевдоуполномоченный сразу же спустился в погреб, где и обнаружил самогонный аппарат на два ведра, трубку и «четверть из-под самогону». Но и там за взятку Фонарев согласился оставить аппарат у хозяина на ответственное хранение.

Как «уполномоченный» от батраческого комитета Фонарев принимал от граждан челобитные, адресованные чиновникам уездных учреждений. В его портфеле покоились заявления от проживавшего «на участке № 38 площадки с левой стороны Эльтонского тракта» Тихона Демидова и пятнадцатилетней девицы Александры Донсковой с участка № 3 Среднеахтубинской волости. Первый просил уездный отдел здравоохранения назначить комиссию, ввиду того что он являлся «инвалидом гражданской Советской войны».

«Прошу меня осмотреть и дать инвалидность», — значилось в заявлении искалеченного белогвардейцами хуторянина.

Девица же Донскова передала с Фонаревым заявление в Ленинский народный суд — девушка жаловалась на избиение, учиненное неким семнадцатилетним Александром Тимофеевым.

«Побил. Два удара. И обозвал проституткой», — писала в своем заявлении оскорбленная девушка.

Портфель Фонарева был набит подобными бумагами, и неизвестно, доставлял ли он эти прошения по назначению или использовал их для изготовления самокруток.

К полудню 3 января телега с великим комбинатором Фонаревым прибыла на хутор Моисея Пономарева. Появление неизвестного не вызвало энтузиазма у присутствующих. В доме хуторянина кипело застолье: кумовья и соседи пили за здоровье именинника, закусывая запеченной бараниной. Ввалившись в хату, псевдоуполномоченный заявил, что ему срочно нужна подвода для проезда на дальние хутора. Хозяин, с трудом выговаривая слова, в ответ послал комсомольца по матери.

От неожиданности Фонарев потерял дар речи. Он автоматически открыл свой портфель и вынул из него свое «самочинное» удостоверение. Пономарев взглянул на каракули, хмыкнул и повторно послал его в неведомые дали. Псевдоагент вскипел. С таким неуважением к власти сталкиваться ему еще не приходилось. Фонарев выхватил револьвер из кармана и, размахивая им, кричал, что разгонит всю эту кулачью свору. Но угрозы и уговоры на Пономарева не действовали. Вечером голодный и обиженный Фонарев ушел ночевать к соседу Пономарева, а утром заставил, угрожая револьвером, доставить его на подводе в Серегин Сад. Там комбинатор с комфортом расположился в доме хуторян, заняв под свой кабинет одну из комнат.

Тройка волостного Заплавинского волисполкома по ЕСХН в начале января проводила объезд хуторов. Чиновники с удивлением обнаружили, что всю их работу уже выполнил некий комсомолец и страховой агент Фонарев. Глава тройки, двадцатитрехлетний кандидат в члены РКП(б) Петр Фадеев решил познакомиться с энтузиастом. Тройка бросилась в погоню: Абашевский участок — Зиновьевский участок — хутор Солянского — хутор Павленкова — Швендерский участок — хутор Пономарева. Везде крестьяне разводили руками: «В прошлую ночь здесь ночевал. Уехал к соседям». И вот, наконец, в открытой степи показались строения Серегина Сада. Чиновников вез на своей подводе обиженный мошенником Моисей Пономарев, который и вызвался вывести наглеца на чистую воду.

Фонарёв посмотрел на принесенную им повестку якобы для составления протокола о непредоставлении подвод. Махнул рукой. «У меня от вас кружится голова», — и погрузился в послеобеденную дрему. Впрочем, отдохнуть ему не дали. Дверь распахнулась, и в хату ввалились суровые люди. Допрос длился три часа. Комбинатор не стал выворачиваться и сразу же признался во всем, назвав в том числе и своё настоящее имя.

Комбинатор оказался уроженцем села Заплавного, круглым сиротой, холостым и бездетным Петром Лексиным. Будучи членом комсомольской ячейки РЛКСМ, он отвечал за подготовку агитационных спектаклей, где исполнял роль некоего Фонарева. Эта фамилия ему понравилась, и он решил использовать ее во время своих «гастролей» по степи. 24 декабря 1924 года товарищи «вычистили» Лексина из своих рядов «за систематическое непосещение собраний и за подделку подписи секретаря ячейки». Но Петя собственноручно внес правки в свой членский билет, устранив таким незатейливым образом порицание товарищей.

Рассказывая членам волисполкома о своих похождениях, Лексин вдруг хлопнул себя по лбу.

— Ах да, товарищи, у меня есть кое-что полезное государству, — воскликнул он, залез в шкаф и вынул из его недр револьвер, объяснив, что конфисковал этот револьвер у своего земляка Василия Свиридова. В подтверждение своих слов он достал из портфеля составленный им документ: «Заключительное постановление по делу № 4», в котором значилось, что гражданин Свиридов добровольно сдает револьвер члену РЛКСМ «Фонарёву или Лексину».

— Граждане хуторов проявляли непонятие к власти, думая, что любой комсомолец имеет право выгонять подводы и ездить на перекладных, — возмущался после допроса Фонарёва-Лексина задержавший его чиновник Фадеев.

Петр Лексин-Фонарёв был доставлен в Заплавное, взят под стражу и еще раз допрошен.

— Я именовал себя в степи агентом Госстраха, брал подводы у крестьян, на которых переезжал с хутора до хутора… Угрозы револьвером я никому не делал, но его видели у меня в кармане… — рассказывал под протокол комбинатор. — Оплаченных листов у граждан Среднеахтубинской волости не поверял. Что же касается записи зяби, то я это делал лишь потому, чтобы добиться цели потребовать пропитания… Окладные листы мне были даны для сдачи Среднеахтубинскому волисполкому, а бланки мне ошибочно дал Юдин вечером, когда мы ехали ставить спектакли на Швендерский участок… Удостоверения писал сам, подписывал сам, печать свел со справки волкресткома.

Спустя два дня, «учитывая социальное положение подозреваемого и признательные показания», его освободили под подписку о невыезде. Пока шло следствие, сирота Петр Лексин, лишившийся гарантированного пропитания в степи, выживал в селе Заплавном как мог. Он устроился в работники к односельчанину Якову Шишкину и уже вскоре решился на кражу. Он стащил из сундука хозяина 60 рублей и на эти деньги купил в кооперативе новые брюки, сорочки и продукты. Кража была раскрыта, и народный следователь первого района Ленинского уезда Скворцов подшил новый протокол к общему материалу дела. Впрочем, сталинградский губпрокурор Азовский к проделкам Петра Лексина отнесся спокойно и дело в отношении него прекратил.

Спустя несколько месяцев окрыленный пролетарским правосудием бывший мошенник, а ныне полноправный гражданин СССР Петр Лексин написал заявление заведующему уголовным отделом Ленинского нарсуда. Он потребовал вернуть ему все изъятые во время следствия документы, так как его дело прекращено и он оправдан. Тон прошения был довольно резок: «мне нужно скоро, и прошу не медлить». Как видно, в темных закоулках души Лексина вновь стал подымать голову несломленный и непобежденный комбинатор Фонарёв.