«Били бесчеловечно — и прикладами, и плетью, и ногами»: бывшего полицейского расстреляли за истязание арестованных

В фондах революционного трибунала Государственного архива Волгоградской области историк и публицист Вячеслав Ященко обнаружил дело в отношении двух полицейских — служивших в 3-й части государственной стражи участковых околоточных, проявлявших особую жестокость и садизм к задержанным в городе, занятом войсками барона Врангеля. Для одного из них это закончилось расстрелом.

В воскресный августовский день 1919 года в занятом белыми Царицыне на улице Свирской разыгралась пренеприятнейшая сцена. В дверь дома 25-летнего обывателя Николая Дорохова, где веселилась и играла в карты шумная компания, постучались два околоточных надзирателя 3-й части государственной стражи: высокий, худощавый с большими рыжими усами — Иоганн Штабель и низкорослый, полный — Иван Немцев. Штабель держал в руках револьвер. Немцов приставил к ноге винтовку.

Полицейские потребовали предъявить документы, удостоверяющие личность. Судя по предъявленным бумагам, в квартире Дорохова находились его брат Никифор и друзья-товарищи Семен Челюканов, Петр Инюшин, Константин Белов и Константин Чуланов. Осмотрев присутствующих, Штабель приказал Николаю Дорохину и его гостям следовать в участок. Испуганной теще Николая Дорохова околоточный надзиратель заметил, выходя из дома: «Н, прощайтесь с ним в первый и последний раз». Женщина взвыла. Ее дочь бросилась было за мужем на улицу, но Иван Немцев преградил ей путь, угрожая винтовкой. В участке арестованных встретил старший околоточный надзиратель Сергей Лысиков. Двадцатичетырехлетний начальник имел грозный вид. Он подошел к Николаю Дорохову и ударил его ладонью по щеке.

— Мерзавец, — закричал Лысиков, краснея от бешенства. — Запорю до смерти, мразь такая! Дезертир! От мобилизации прячешься.

Товарищей и брата Дорохова посадили в кутузку. Николая же стали жестоко избивать.

— Били бесчеловечно — и прикладами, и шомполами, и плетью, и ногами. Один держал заряженный револьвер. Другие околоточные надзиратели избивали попеременно, — рассказывал через год следователю Чека один из пострадавших. — Штабель, избивая меня, кричал: «Говори, красноармейская сволочь, где еще скрываются дезертиры» — и что я подрываю власть.

На допросе Николай Дорохов рассказал, что является уроженцем города Козлов Тамбовской губернии. Во время Первой мировой войны семья перебралась в Царицын. При советской власти, по словам задержанного, он был освобожден от воинской службы «из-за болезни».

После снятия показаний окровавленного и синего от побоев Николая бросили в камеру. Следом из камеры стали по очереди выводить его товарищей. Задержанных сначала били по щекам, затем клали на кушетку и секли ногайкой и шомполами. Удары разрывали кожу на спине и причиняли нестерпимую боль. После истязаний жертву подводили к распахнутой двери и ударом приклада винтовки в спину выпроваживали вон. Оставили только Дорохова, которого Лысиков после передал в руки военно-полевого суда, где ему грозила виселица.

— Но я бежал из тюрьмы. Два месяца скрывался под полом у отца, — рассказывал позже советскому следователю Николай Дорохов.

Впрочем, подполье отца ему пришлось вскоре покинуть по просьбе родни, опасавшейся расправы в случае его повторного задержания. Так как в доме тещи Дорохова квартировали врангелевские офицеры, решено было отправить Николая на Дон. Но побег не удался — Сергей Лысиков разыскал дезертира.

Спасло его то, что по его первому побегу было назначено следствие, где он выступал как свидетель преступной халатности начальника и охраны тюрьмы. К этому времени советские войска заняли Царицын. Всех арестантов на эшелонах белые эвакуировали из города. Исполнение приговора для Дорохова отложилось на неопределенный срок. Во время отступления Кавказской армии Николай с сокамерниками бежал и смог вернуться домой к жене.

Уроженец Таврической губернии Евгений Фрешер в первый год революции стал большевиком. В Царицыне он служил в продкоме 10-й Красной армии и занимал пост товарища председателя партячейки. За четыре дня до занятия города Кавказской армией мужчина заболел тифом и не смог эвакуироваться с красными частями. Выздоравливал Фрешер уже при новой власти, которая дозволила членам его семьи открыть колбасную лавку на улице Енисейской.

Как-то в августе во дворе Фрешеров мясник резал двух купленных на колбасу быков. В скотобойню явились старший околоточный надзиратель Сергей Лысиков и его правая рука Николай Бельтский. Бельтский начал составлять протокол (видимо, были нарушения при разделке скота). В это время Лысиков попросил у мясника 1000 рублей.

— Я понял, что он просит взятку, и отказал ему, — потом рассказывал чекистам мясник, сообщая, что Лысиков был очень настойчив — в тот день он трижды просил взятку и Варешкин трижды ему отказывал «и мясо не давал».

А вот Евгений Фрешер оказался податливее и вручил надзирателям бутылку коньяка и 1,5 тысячи рублей. Полицейские ушли, но вскоре в дом к Фрешеру вернулся Лысиков и стал вслух припоминать, что Фрешер еще недавно был большевиком. Проводив до ворот вымогателя, встревоженный колбасник собрал своих братьев, и в тот же вечер семья перешла на нелегальное положение. Но Лысиков легко отыскал их и потребовал за молчание ежедневно снабжать его колбасой (по 2–3 фунта), мясом, деньгами и мануфактурой.

— Вообще, Лысиков при кадетах был страшным взяточником и преданным слугой кадетов. По городу он ходил с револьвером, в погонах, с офицерской кокардой на шапке и с плетью, — вспоминал через год Евгений Фрешер.

Колбасник-большевик рассказывал чекистам, что он лично слышал, как Лысиков в своем участке «начальственно кричал на граждан: "Молчать, не разговаривать, а то к Яблокову дому отправлю, где вешают"».

— Фрешеры жаловались, что Лысиков их замучил. Фрешеры скрывались от мобилизации в белую армию, использовали подложные документы, полученные от участкового Старикова, — рассказывал потом следователю мясник.

Впрочем, и мясник, и Фрешер отмечали, что упомянутый ими участковый Стариков был человеком хорошим: «многих товарищей спас от мобилизации белых и арестов, часто бесплатно снабжая их подложными документами».

В августе 1919 года 3-й участок прославился на весь Царицын тем, что здесь были повешены две женщины-гадалки. Их казнили не за мошенничество или кражу. Во время обыска в их доме был обнаружен «беспроводной телеграф». Военно-полевой суд признал женщин виновными в шпионаже в пользу Красной армии и приговорил к повешению. Многие свидетели утверждали, что во время допросов несчастных гадалок Лысиков избивал и у виселицы лично сбивал из-под их ног табуретки.

— Когда в третьем участке повесили двух женщин-гадалок, то среди жителей третьего участка стали ходить упорные слухи, что они были повешены Лысиковым, — сообщала свидетельница Матрена Ершова.

Муж свидетельницы Федор также подтвердил факт казни красных разведчиц. Он сообщил, что в одной из царицынских газет того времени даже была опубликована заметка об этой казни. О соучастии Лысикова в казни женщин сообщал чекистам и Николай Дорохов.

Во время бегства белых из Царицына околоточный участок 3-й части государственной стражи перестал существовать. Их функции стала исполнять новая власть — милиция и ЧК. Каково же было удивление мясника Фрешера, когда после месяца затишья в его дверь вновь постучался неунывающий Сергей Лысиков.

Бывший старший околоточный надзиратель с радостью сообщил ошарашенному колбаснику, что теперь он стал чекистом. Огорошив собеседника такой новостью, Сергей Васильевич привычно попросил у Фрешера колбасы и мяса, но тот взбесился и вытолкал нахала за дверь на февральский мороз. Его брат, свою очередь, бросился писать заявление в ревтрибунал.

В начале марта Лысикова арестовали, а 23 марта коллегия Царицынской губернской Чека завело уголовное дело № 133/668, первым фигурантом которого стал Сергей Лысиков. На первых допросах подследственный сообщил, что родом он из Дубовки, проживает в Царицыне, на улице Кузнецкой, в доме № 26. Холост. До революции занимался «письмоводительством». С января 1919 года служил письмоводителем в штабе 1-й Донской советской стрелковой дивизии. От эвакуации отказался, сославшись больным. В первые же дни после взятия Царицына войсками Врангеля поступил на службу в полицию.

— В третьем участке действительно вешали, но не я. Приговоры приводились в исполнение комендантом 1-го Кубанского корпуса. Двух женщин действительно повесили в нашем участке, и вешали их казаки, — отрицал свою причастность Лысиков.

Бывший старший надзиратель подтвердил все факты избиения арестованных. Но называл их не уклонистами от мобилизации в белую армию, а обычными уголовниками-рецидивистами. В дело были подшиты и два письма Лысикова к его возлюбленной Мурочке — барышне Марии Нехотчивой, проживавшей в собственном доме на улице Дубовской в 6-й части города. На допросе девушка подтвердила информацию о том, что при белых «Сережа занимал очень хорошую должность». Она же сообщила, что ее «друг» бежал с белыми из города, оставив ей 1000 рублей. Но вскоре он вернулся домой и жил у своего дяди, который «служил в батальоне Царицынской губернской Чека». В своих письмах к Мурочке «Сержик» сообщал, что поступить на службу чекистом не удалось и работает он пока переписчиком в штабе 50-го отдела стрелкового батальона войск ВОХР. В письмах Лысиков каллиграфическим почерком писал стихи, посвященные возлюбленной:

«Ты да я — нас будет двое

Ты вздохнешь — я повторю

Судьба скажет поневоле,

Что я Мурочку люблю.

Царством не владею

Корону не ношу

Одну любовь имею

Ту я вам отдаю».

Впрочем, стихотворения полицейский сочинял не сам. Лысиков попросту переписал строки из старой любовной песни «Никто девочку не любит», что в те годы вовсю печаталась на популярных почтовых открытках. В бумагах, изъятых в квартире Лысикова, обнаружились и другие написанные им стихи. Все они были посвящены подвигам Красной армии и преимуществам советской власти. Но это не спасло «Сержика» от расстрельного приговора.

В далеком городе Ейске в январе 1921 года был задержан второй фигурант дела — беглый околоточный надзиратель Иоганн Штабель, который с мая 1920 года работал в Ейской губернской Чека. Причем в Ейске особый отдел 9-й Кубанской красной армии арестовал сразу двоих уполномоченных по особо важным делам — Иоганна Штабеля и его сослуживца Николая Ефимова, которых обвинили в том, что в Царицыне они служили приставами у белых.

Особисты отправили запрос в Царицын и получили от коллег любопытную информацию. Иоганн Георгиевич разыскивается по обвинениям в службе у белых, грабежах обывателей и истязаниях арестованных.

— Проявлял себя деспотически по отношению к бывшим красноармейцам и сочувствующим коммунистам, — значилось в ответе.

Ефимов же оказался невиновен. Его освободили. В апреле 1921 года Штабель прибыл в арестантском вагоне к берегам Волги. Как следует из анкетных данных подследственного, он, как и Лысиков, не был уроженцем Царицына. Детство и юность поволжский немец провел в селе Луговом Новоузенского уезда Самарской губернии. Во время Первой мировой войны Штабель служил вдали от немецких позиций. Его направили на Турецкий фронт в составе 2-го отдельного тепловозно-железнодорожного батальона.

Демобилизацию Штабель встретил в Царицыне. Советскую власть принял с радостью и поступил на службу в губернский угрозыск. В июне 1919 года во время эвакуации из Царицына были вскрыты факты разграбления архива и вещей, а в Камышине были арестованы руководители Царицынского угрозыска Хитров и два брата Белоговидовы. Телеграмма с приказом об их аресте пришла из еще не занятого белыми Царицына. Как оказалось, губернский угрозыск бежал из осажденного города одним из первых, и эту эвакуацию руководство города сочло «самовольной». Так как Штабель готовил архивы к эвакуации, его отправили из Камышина в Царицын для разбора уцелевших бумаг.

— Внезапно на тракте Камышин — Дубовка нас захватили в плен казаки Врангеля, и я принужден был поступить в стражу, вручили дело по уголовному розыску — кражи, убийства, но не политические дела, — признавался следователю Штабель.

По поводу доноса Николая Дорохова подследственный заявил, что тот на него наговаривает, сводит «личные счеты», так как «я их в советское время арестовывал как бандитов-рецидивистов». По словам бывшего надзирателя, Дорохов и его сотоварищи числились «громильщиками, а другие ямщиками». Факты избиений арестованных граждан в застенках околотка Штабель категорически отрицал. Было в уголовном деле и обвинение в грабеже. Некая Матрена Ершова заявила, что Штабель забрал у нее «при кадетах» четыре шапки, одну простыню и «пару казенного белья».

Царицынский губернский ревтрибунал рассмотрел дело Штабеля, особо отметив его «борьбу с уголовной преступностью» при всех режимах. Один из избитых им при Врангеле задержанных Чуланов действительно оказался вором — он позднее был убит во время задержания советскими агентами угрозыска. 26 апреля 1921 года председатель ревтрибунала Григорьев приговорил двадцативосьмилетнего Иоганна Штабеля к трем годам исправительных работ в лагере, но тут же амнистировал, объявив срок его наказания условным. Бывший борец с преступностью при Врангеле и при красных покинул зал заседаний свободным и счастливым человеком.