«Аленушка, спасибо тебе за всё». 56-летний инженер умер после простой капельницы с витаминами

Мы встретились с Еленой Аркадьевной на следующий день после похорон ее мужа Владимира.

— Казалось бы, на похоронах все должны плакать. Так и было, а потом начали вспоминать его, его шутки, невольно все заулыбались. Смеясь, вспоминали, как будто он еще жив, потому что всем казалось, что он и смерть — это несовместимо, — вспоминает Елена Уклейкина.

Она потеряла мужа внезапно. Никто не был готов к утрате, как это часто бывает, когда близкий долго и тяжело болен. Полный сил мужчина умер вскоре после выписки из больницы, а попал он туда с вполне безобидным диагнозом — остеохондроз. Елена Аркадьевна рассказывает нам, как всё случилось.

За девять дней до семейной трагедии всё было замечательно. Собирались праздновать день рождения жены, на дачу приехали друзья и родственники. У одного из гостей сломалась машина. Мужчины стали чинить неисправность. В какой-то момент нужно было подтолкнуть автомобиль, сдвинуть его с места. Мужчины стали толкать, уперлись в багажник. Почти сразу после этого у Владимира заболела правая рука — видимо, от перенапряжения. Но боль нарастала, стала острой. Не помогали никакие обезболивающие таблетки и гели.

В какой-то момент боль стала настолько невыносимой, что Владимир с женой вызвали скорую. Врачи провели осмотр, поставили диагноз остеохондроз. Видимо, из-за перенапряжения произошло защемление нервов. Ситуация не была экстренной, жизни ничего не угрожало, поэтому медики посоветовали попробовать обезболить анальгином, а потом идти на прием по месту жительства.

— Он пил горстями обезболивающие. Кеторол, ибупрофен, анальгин: всё, что можно купить без рецепта, не помогало, — рассказывает Елена. — Обзвонили все известные платные медицинские центры, но ближайшая запись на прием к неврологу была только через два дня.

Ближе к ночи снова вызвали скорую. На этот раз Владимиру предложили госпитализацию. Его увезли в отделение неврологии 23-й больницы Екатеринбурга. Там сделали блокаду — инъекции анестетика, когда обезболивающий препарат вводят в область нервов и сплетений, чтобы прервать болевой сигнал от источника к головному мозгу. Кроме блокады, ставили капельницы и уколы: физраствор, магний, калий, витамины B. Анализы крови при поступлении были нормальными. Некоторые показатели биохимии превышали норму, но общий анализ был в норме. Судя по нему, никаких воспалительных процессов в организме не было.

Выписали Владимира уже через четыре дня, дали рекомендации: лекарства, гимнастика ЛФК, массаж и наблюдение у невролога в районной поликлинике. Через час-два после возвращения домой из больницы у мужчины вдруг поднялась температура под сорок.

Сначала решили, что он подхватил в больнице вирусную инфекцию — возможно, ковид. Правда, почему-то заболела рука, но уже левая — в нее ставили капельницу через катетер. Болело место ранки от иглы. Саму трубку не снимали в больнице четыре дня. (Это допустимо при соблюдении всех правил: нужно промывать катетер, проверять его состояние, он должен быть плотно зафиксирован.)

Температуру тогда сбили жаропонижающим. Утром стало лучше, а вечером Владимиру снова стало плохо, заболели руки и ноги. В скорой, куда позвонила Елена, предположили, что это коронавирус. Симптомы похожи: ломота в суставах и всём теле.

Елена дозвонилась до поликлиники. Там сказали: ждите, врач придет в течение трех дней, начиная с завтрашнего. У Владимира был сахарный диабет первого типа, но компенсированный, без инвалидности и тяжелых осложнений, все анализы при ежегодной диспансеризации были хорошие. Он выполнял все рекомендации и жестко следил за показателями сахара. Но в этот раз, когда ему стало плохо после выписки из больницы, сбить сахар не получалось. Елена купила другой инсулин. Померили сатурацию (дома был прибор), она была хорошей: 98%.

Владимиру становилось всё хуже: температура не сбивалась, болело всё тело. Снова вызвали скорую. Врач подробно расспросил про симптомы, осмотрел и попросил снять пластырь с раны от катетера. Место укола было красным, внутри под кожей было нагноение. Медик сказал: у вас сепсис, срочно в больницу.

— Володю повезли в 23-ю больницу, в отделение гнойной хирургии, — рассказывает Елена. — Родных туда не пускают. Володя пошел в приемный покой, а я уехала.

По ее словам, скорая доставила мужа в больницу примерно в час дня.

— Бригада спешила, говорили: нужно скорее [спасать]. Володя позвонил мне около пяти часов, сказал, что до сих пор ждет очереди в приемном покое. К пяти часам его наконец определили в палату. Я постоянно звонила и спрашивала: начали тебя лечить? Он отвечал: нет, врача пока не было. Дозвониться до отделения мы не могли, звонила я, звонил наш сын. Приехали с сыном в больницу сами, по внутреннему номеру дозвонились до медсестры, начали просить, чтобы Володю обезболили, чтобы дежурный врач подошел к нему, назначил лечение. Медсестра ответила: врача в отделении нет, он сидит на приеме (в приемном покое). Вежливо, но настойчиво мы попросили в регистратуре, чтобы врач все-таки вышел к нам. Поговорили, объяснили, что у него сепсис, что есть отягчающее обстоятельство — сахарный диабет. Врач ответил: у меня в отделении сейчас 50 человек, завтра в восемь утра на смену придет лечащий врач, он и посмотрит, и назначит лечение. Звоните завтра и разговаривайте с ним.

В десять вечера Владимир снова созвонился с женой.

— Он мне сказал тогда: «Аленушка, спасибо тебе за всё, за то, что сказала медсестре, настояла. Мне поставили обезболивающее». Немного поговорили. Он рассказал, что к нему все-таки подошел врач, но не для того, чтобы назначить лечение, а чтобы прочитать нотацию: «Что вы истерите? Сахар высокий? Вы не умеете компенсировать? Завтра научим!» Володя возмущался: «Я 16 лет благополучно живу на инсулине, не надо меня учить компенсировать». Это был наш последний разговор, — вспоминает Елена.

На следующий день она снова приехала в больницу, там ей сообщили, что муж в реанимации, состояние стабильно тяжелое. Через сутки, 10 февраля, Владимир умер. Елена вспоминает, как узнала об этом:

— Вышел заведующий отделением, сказал, что Володю реанимировали шесть раз (видимо, заводили сердце при помощи дефибриллятора). Но он умер от инфаркта, по словам врача, никакого гноя у него не было.

Однако патологоанатомы при вскрытии сделали заключение, что основная причина смерти — сепсис и флегмоны множественных локализаций, это острое разлитое гнойное воспаление (документ есть в распоряжении редакции).

Владимиру было 56 лет. Он работал инженером на одном из предприятий города.

— Столько планов на жизнь. Хотел достроить дачу, собирались поехать в путешествие на Алтай, — говорит его жена. — В этом году мы должны были расплатиться с ипотекой... Думали, закроем все кредиты и заживем для себя, расслабимся, будем путешествовать. И вот так неожиданно жизнь оборвалась. Получается, из-за какой-то капельницы?..

Елена, несмотря на трагедию, хочет быть справедливой. Говорит, что не хочет очернить из-за этой истории всех врачей.

— У меня в жизни было много ситуаций, когда врачи спасали жизнь моим родным, помогали нам. Владимир каждый год проходил диспансеризацию. Очень тепло отзывался о медиках. Когда-то врачи спасли мою маму, у нее был очень сложный перелом. И молодой врач идеально собрал ногу с первого раза, хотя ожидалось несколько операций. Это было 20 лет назад, и где сейчас эти замечательные врачи… — вздыхает женщина.

Она рассказывает, как на днях приехала в больницу забрать вещи мужа и увидела неприятную сцену:

— В больницу приехали муж и жена. У мужчины сломана челюсть, говорить он не может. Женщина просит пропустить ее вместе с мужем, чтобы рассказать, что случилось, «ведь он не может говорить», просит позвать врача. Охранник встал грудью: нетяжелым нельзя. Поругались. В итоге охранник вызвал Росгвардию, за одной женщиной приехали два экипированных бойца мужчины в касках и бронежилетах. За что? Человек просто хотел поговорить с врачом! Из-за этих ковидных ограничений врачи полностью оградили себя от участия родных, близкие ничем не могут помочь. Как это и было в нашем случае.

— Что произошло в ту ночь, перед тем как он попал в реанимацию, когда его начали спасать, мы не знаем. Возможно, лишь утром при обходе увидели, что он без сознания. Он лежал в 425-й палате. Может, кто-то из его соседей может нам рассказать, как всё произошло? Вы можете связаться с нами через редакцию E1.RU. Мы были бы очень благодарны за любую информацию, — попросила Елена.

Она обратилась в Следственный комитет в тот же день, когда умер муж. Настояли друзья, убедили: если хотите добиться правды, узнать, что случилось, идите прямо сейчас. Уже на следующее утро следователь изъял все документы, которые касались лечения Владимира.

— Следственным отделом этому делу сейчас проводится проверка, — сообщила нам екатеринбургский юрист Юлия Федотова, которая представляет интересы родных погибшего. — В ближайшее время будет назначена судмедэкспертиза, которая установит были дефекты оказания медицинской помощи и состоят ли они в причинно-следственной связи со смертью.

В Минздраве Свердловской области отказались подробно комментировать эту ситуацию, сославшись на закон «Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации», где говорится в том числе про врачебную тайну. При этом пояснили, что заявление родственников будет рассмотрено, также будет проведена проверка.

Президент Общероссийской общественной организации «Лига защитников пациентов» Александр Саверский считает, что жесткие ограничения, из-за которых родных не пускают в отделения, — большая проблема. Мы не стали обсуждать с ним эту конкретную трагическую историю, поскольку пока нет ни результатов судмедэкспертизы, ни заключения страховой компании: были ли дефекты оказания медпомощи. Поговорили лишь об общей ситуации и проблемах сегодняшнего дня.

— Из-за антиковидных мер сейчас родные пациентов сами кто как может пытаются выйти на связь с врачами. Кто-то дозванивается, кто-то пробивается, подключая знакомых. Из-за того, что родных не пускают в больницы, мы потеряли очень много людей, пациентов. Сиделок всегда не хватало, раньше эту роль выполняли родственники. К сожалению, родные сейчас отрезаны от помощи, врачи предоставлены сами себе и о том, что происходит внутри, мы узнаем лишь по жалобам пациентов. На мой взгляд, это один из серьезных поводов для отмены этих бессмысленных ограничений.

— А возможно установить видеокамеры в палатах, чтобы был хоть какой-то контроль за тем, что происходит?

— Поставить видеокамеры в палатах нельзя. Для этого нужно согласие каждого пациента, кто там находится. К тому же есть вопрос с режимом хранения видеозаписи. Если видеозапись принадлежит больнице, в нужный момент она может быть стерта. Всё это уже обсуждалось, но на практике это неприменимо.