Священник-чекист из Ольховки: отец Благовидов попал под суд за борьбу с расколом на стороне ЧК

Забытые страницы уголовных дел, почти 100 лет пылящиеся в волгоградских архивах, продолжает открывать на V1.RU краевед Вячеслав Ященко. В прошлом материале проекта мы рассказали о дерзком вооруженном налёте банды будённовцев на поезд Урюпинск — Борисоглебск. В этот раз рассказ будет о борьбе между расколовшимися священниками в Ольховке и о том, что до уголовного дела могло довести всего одно брошенное в запале слово. Иллюстрации к статье специально нарисовала известная волгоградская художница Юлия Шлыкова.

8 декабря 1925 года в здание Ольховского волисполкома явился взъерошенный священнослужитель-обновленец Александр Благовидов. Стряхивая с тулупа снеговую пудру, он оглядел по привычке углы комнаты в поисках иконы. Потом махнул рукой, перекрестился на портрет Ленина и скороговоркой выложил свою жалобу: утром он вошел в ольховскую церковь, но прихожане выгнали его на улицу и долго осыпали бранью и плевками.

— Примите карающие меры к этим тихоновцам, — требовал от партработников Благовидов.

Председатель волисполкома Сергей Самоделов и секретарь Георгий Пешиков слушали просителя с нескрываемым отвращением. Поповские злоключения нисколько не огорчали представителей местной исполнительной власти. Напротив, чиновники выразили явное сочувствие прихожанам церкви.

— Зачем же вы вошли в церковь? Разве вам в церкви обязательно быть? Это же не ваш приход. И с тихоновцами вы в контрах, — сказал председатель.

Благовидов покосился на дверь и, удостоверившись, что в сенях никого нет, шепотом поведал ольховским чиновникам о том, что давно уже работает в ЧК и что в церкви тихоновцев ему надлежит находиться по особому заданию губернского ГПУ. Самоделов и Пешков переглянулись. Благовидов оставил на столе председателя жалобу и удалился.

До февраля поп-обновленец Благовидов жил безмятежно. Он съездил в Сталинград по делам, а когда вернулся в Ольховку, обнаружил дома на столе повестку — велено было явиться в сельсовет. В сельсовете Самоделов вручил ему еще одну повестку, в которой Благовидову вменялось в обязанность явиться 25 февраля на заседание народного суда в качестве обвиняемого.

— Что за новость такая! — в сердцах воскликнул поп, — в чем меня обвиняют?

— Знамо дело, в чем, — ухмыльнулся председатель волисполкома, — в контрреволюции. Вы давеча, гражданин служитель культа, заявляли, что являетесь сотрудником ГПУ. Надо бы за свои слова теперь перед судом ответить. Инкриминируют вам статью 73-ю Уголовного кодекса.

Благовидов из сельсовета засеменил в избу-читальню. Там он схватил с полки потрепанную книжечку Уголовного кодекса от 1922 года и вслух прочел содержание статьи 73-й:

— Имея измышление … распространяя в контрреволюционных целях ложных слухов или непроверенных сведений, могущих вызвать общественную панику, возбудить недоверие к власти или дискредитировать ее, — Благовидов перевел дыхание и протер платком заслезившиеся от волнения глаза. — карается лишением свободы на срок не ниже шести месяцев.

— Да за какие же прегрешения мне такое наказание, — взвыл Благовидов, пугая немногочисленных посетителей избы-читальни.

Он выскочил на улицу и побежал к себе домой. Там он, не раздеваясь, сел за стол и убористым почерком стал строчить заявление в суд. В своей энциклике священник писал о том, что 25 февраля он не сможет явиться в суд, так как его вызывают в Сталинград на биржу труда. Он также сообщил, что является председателем районной комиссии и членом комиссии по борьбе с тихоновщиной при Сталинградском епархиальном управлении, и что в 20-х числах февраля в губернской комиссии он будет оглашать доклад о своей борьбе с последователями недавно умершего патриарха Тихона.

Благовидов писал:

— По статье 73-й полагается «измышление». Что я измыслил? Я не знаю. Если я состоял членом в официальной комиссии при Царицынском ЧК под названием «Экспертная комиссия по исследованию обновления икон» в 1921 году. Это было официально и публично. Эпидемия обновления икон, этот психоз, охватил верующую массу во многих уездах Сталинградской губернии. И я, кроме пользы, никому ничего не принес, так как волна обновления икон и контрреволюция в церкви заглохли… Я боролся с тихоновщиной в Ольховском районе. Об этом знал и секретарь волкома ВКП(б) товарищ Богданов, об этом же я сказал Самоделову. Я говорил им, что имею отношение к восстановлению порядка в храме и около храма, нарушенного постоянными руганью и драками тихоновцев с обновленцами.

— Измышления нет. Преступления нет. Я невиновен. Прошу это небывалое дело прекратить, — взывал в своем заявлении священник Благовидов.

Прошением в суд Благовидов не ограничился — заявления о непримиримой борьбе священника с церковным расколом в Ольховке получили и в райкоме партии, и в прокуратуре.

В многочисленных письмах и обращениях к партработникам и органам власти области он сообщал, что с 1922 года борется «с контрреволюцией, засевшей в церковно-политических органах города Сталинграда и Сталинградского уезда». Но его героические усилия не были оценены представителями партии в Ольховске. Его не понимали ни начальник местной милиции Полковняк, ни председатель и секретарь волисполкома Самоделов и Пешиков, ни судья Макаров, который «не проявляет беспристрастности, а посему меня предают суду».

10 апреля 1926 года судья Макаров в последний раз открыл уголовное дело № 58/9 и, мысленно перекрестясь, внес в него отметку: «Дело производством прекратить».

Александр Благовидов — 44-летний священник, женатый, воспитывавший четверых детей, грамотный, беспартийный, несудимый и неимущий — продолжил свою борьбу с уж год как почившим в Бозе патриархом Тихоном, но о принадлежности к ЧК больше не заявлял ни разу.