«Мы сидели на крыльце — немец начал стрелять»: дитя военного Сталинграда рассказала о войне и мире

Когда началась Сталинградская битва, Вере Дроботовой было только пять лет. Сейчас ей уже 87, но она до сих пор помнит, как с родителями, младшими братом и сестрой они сидели на крыльце, перешивали ей одежду, а в небе пролетел первый немецкий самолет. С тех пор маленькую Веру ждала нескончаемая череда тяжких испытаний: гибель папы на фронте, маму посадили в тюрьму, а ее с братом и сестрой развезли по разным детским домам. Уже в мирное время Вера Григорьевна потеряла своего единственного сына. О том, как война отразилась на судьбе Вере Дроботовой, как сложилась её карьера и семейная жизнь — читайте в нашем материале.

Вера Григорьевна живет в городе — спутнике Волгограда Волжском. Бабушка признаётся, что перед приходом корреспондентов V1.RU всю ночь не спала, прокручивая мысли о том тяжелом времени. Страшные события Сталинградской битвы навсегда остались в ее памяти как яркие вспышки.

— Родилась я в январе 1937 года в Сталинграде, — рассказывает Вера Григорьевна. — Был такой поселок Рынок. Сейчас на этом месте стоит Волжская ГЭС. Дом наш стоял на пригорке, буквально 30 метров вниз — и мы купались в Волге. Жили впятером: папа, мама, я, брат и сестра. Отец на фронт не был мобилизован. Он считался кадровым рабочим на Сталинградском тракторном заводе, был наладчиком станков. У него была бронь. Когда началась война, с нашего поселка через Спартановку он ходил на Нижний поселок на завод на работу. Но однажды был выходной день. Мы все сидели на крылечке. Мама с папой пороли какое-то пальто, чтобы перешить мне что-то. В это время в небе летит немецкий самолет «Рама». Отец как увидел, схватил нас за шкирку и кинул в сени. И мать толкнул, а сам не успел. Половина туловища у него оказалась на крыльце. Немец начал стрелять. Осколок попал отцу в бедро. После ранения у него началось заражение крови.

Вера Григорьевна вспоминает, что после этого страшного дня начались усиленные бомбежки. Черные тучи самолетов постоянно летали в небе, а немцы стали частыми непрошеными гостями в их доме.

— Помню, как немцы ходили по поселку и собирали продукты, — говорит Вера Григорьевна. — К нам во двор зашёл немец с большим фарфоровым блюдом, полным яиц. А мы в это время выкопали молодую картошку на огороде бабушки. Немец жестами показал, чтобы мы эту картошку ему отдали. Картошка была в ведре, оно у нас одно было. А бабушка говорит маме: «Манька, ведро-то последнее, нету больше, забрал немец». Мама говорит: «Я сейчас пойду заберу его». И пошла следом за ним. Бабушка до смерти испугалась, говорит нам, маленьким: «Ну всё, он ее сейчас прибьет. Что я буду делать с вами троими?» Мы все на взводе, ждем ее. Смотрим, идет с пустым ведром. Мама даже выпросила у него две картофелины, потому что есть было совсем нечего. У бабушки во дворе росла большая «дуля», как груша, только темнее. Помню, когда немец пришел, у меня в рубашке были груши. Он их взял, откусил, а ему не понравилось и плюнул в меня. Ему стали говорить, что это спелая груша. Тогда он взял еще одну и уже съел.

Вера Григорьевна помнит то время, когда в доме не было даже хлеба. По ее словам, их выручал огород, который был у бабушки во дворе. Но однажды в поселке подали клич, что немцы раздают муку. Тогда мама Веры Григорьевны вместе с детьми отправилась за мукой к немцам.

— Один раз кто-то пустил клич, что немцы по пуду муки дают, — рассказывает Вера Григорьевна. — Половина поселка пошла за мукой. Мы с мамой тоже. Нужно было идти через линию фронта, чтобы попасть к немцу. Утром на рассвете заходят наши солдаты, и как начали ругаться. Мать нас схватила, и мы ушли. А двоюродная сестра матери и две ее дочки прошли через передовую. Одну девочку она несла на руках, а Тамару тащила за руку. И Тамару убили. Ее похоронили в поле. Тогда в Рынке в сторону Латошинки стояла воинская часть, мама пошла туда работать. Когда она всех солдат там накормит, все скребки с котлов приносила домой и кормила нас и соседей. Помню еще, как кто-то кинул клич, что лошадь сдыхает. Все кинулись туда. Кто какой кусок мог отрезать — всё тащил к себе домой. Мама тогда сварила бульон, а брат-Вовка ползал и нечаянно задел кастрюлю. Весь бульон разлился на пол. Мы тогда ничего не поели.

Осенью 1942 года отец Веры Григорьевны отправился на фронт. Зимой он зашел попрощаться с детьми и женой. Тогда маленькая Вера видела папу в последний раз.

— Отец после ранения исходил кровью. А когда наши стали отступать, через посёлок проходил санитарный обоз и его забрали, — вспоминает женщина. — Это была осень 1942 года. Мы остались с мамой, бабушкой и двумя тётями. Когда Волга замёрзла, я помню, как в дом зашли два больших солдата в длинных шинелях, из-за которых они казались ещё больше. Оказалось, это отец через Волгу ночью пришёл, чтобы с нами проститься. С тех пор я его больше не видела. Никаких вестей от него не было. Позже он присылал письма бабушке с просьбой: «Мама, береги детей». В 1943 году нам пришло извещение, что отец погиб. С этим обозом санитарным уходила женщина с нашего посёлка, её звали Дуся, а прозвище у неё было Американка. Когда она вернулась домой после войны, то рассказала, как погиб отец. Это было в Смоленской области. Она накормила папу и ещё одного солдата, они ушли в разведку. Сидели под оврагом, выглядывали. Напарник ему говорит: «Гришка, не выглядывай». В очередной раз он выглянул и ему снайперская пуля прямо в висок. Его доставили в часть ещё живым, но там он скончался. Похоронили в поле. Мы остались без отца, а потом и без матери.

После окончания войны в жизни Веры Григорьевны начались новые испытания. Маму посадили в тюрьму, бабушка и тети не смогли справиться с тремя маленькими детьми и отправили их в разные детские дома.

— До войны мама и папа работали на заводе на Тракторном. Потом мама попала в торговлю. У них случилась какая-то беда, и ее посадили. Мы остались с братом и сестрой совсем одни, — рассказывает Вера Григорьевна, еле сдерживая слёзы. — Это было в 1946 году. Бабушка и тетки решили, что они с нами не справятся, и сдали нас в детский дом. Меня отвезли в Руднянский детский дом, сестру — в Астрахань, в школу глухонемых, а брата в Даниловский район. Когда мама вернулась, сразу начала собирать нас. Сестру она перевела в Сталинградскую школу глухонемых, младшего брата забрала домой, а я осталась в детском доме. Ко мне приехали повидаться родственники, посоветовали не возвращаться домой, потому что мама вышла замуж за другого и жизнь у них неблагополучная. Говорили, чтобы я окончила 7-й класс в детском доме. Послушалась их. Мама приехала, а я ей сказала, что домой не поеду. В детском доме я была 5 лет, с 1947 по 1952 год. После 7-го класса приехала домой. Мне было 15 лет. Дела были плохие. Отчим и гулял, и пил. Но мама держалась, потому что не могла одна тянуть троих детей.

После школы Вера Григорьевна хотела поступить в сельскохозяйственный институт, но не сложилось. Тогда Вера Григорьевна поступила в торгово-кооперативный техникум. С тех пор она навсегда связала свою жизнь с торговлей.

— В школе № 4 в Нижнем поселке я окончила 8, 9 и 10-й классы, — рассказывает Вера Григорьевна. — Поступила в торгово-кооперативный техникум в центре города на улице Пушкина. Получила специальность товароведа промышленно-продовольственных товаров. На 2-м курсе вышла замуж, мне было 20 лет. Через год у нас родился сын. Вместе мы прожили 15 лет, а потом развелись. Мне было 36 лет, когда я встретила свою первую любовь из детского дома. Когда мы 7-м класс окончили, он со своим товарищем уехал в Саратов поступать в техникум, а я уехала домой. Так мы с ним потерялись. Один раз на работе в магазине напарница подходит ко мне и говорит, что меня какой-то мужчина спрашивает. Я выхожу из магазина, стоит мужчина, до смерти знакомое лицо, но не могу никак вспомнить. Он смотрит на меня и говорит: «Точно — она». А я не понимаю, о чём он. Потом у меня мысль: «Дроботов!» Через два года мы поженились. Прожили вместе 17 лет.

Свой путь в карьере Вера Григорьевна начала обычным продавцом в магазине. Благодаря упорству и дисциплинированности женщина стала директором большого магазина. Однако в «новой торговле» она работать не смогла.

— Я начинала работать младшим продавцом. На ЛПК тогда построили большой 5-этажный дом, а на первом этаже открыли магазин, — говорит Вера Григорьевна. — Потом мне дали должность заместителя директора. Позже я перешла работать в волжский в магазин «Промторг». Меня решили поставить заведующей магазином. С 1973 по 1978 год проработала там. В другом микрорайоне построили магазин, который сначала назывался «Ахтуба». Мне предложили стать директором магазина, хотя я долго не соглашалась, боялась. До сих пор со страхом вспоминаю то время. Магазин большой, один на весь микрорайон. Проработала я с 1988 по 1996 год там. В 1995 году его продали. Я не смогла работать в новой торговле. Пришли частники. Они почему-то думали, что если это магазин, то оттуда можно деньги выкачивать, а я приучена к порядку. Деньги сдаются в государственный банк на счет, со счета идет перечисление поставщикам на хлебозавод, на мясокомбинат, на молокозавод. У нас началась стычка, и я ушла.

«Директорские замашки» Веры Григорьевны, как говорят ее родные, до сих пор проявляются в обычной жизни. Сейчас ее ученики приходят к ней за советом, а ведь в свое время коллеги даже побаивались ее.

— Жизнь так сложилась, что у меня никогда не было времени заниматься чем-то еще. Советская торговля — это очень сложно. У меня на день было по три проверки, — вспоминает Вера Григорьевна. — Нужно держать лицо. Я приходила домой, меня муж спрашивает: «Как дела?» А у меня слёзы ручьями текут. Весь день я держала себя в узде, а под конец дня не была похожа на человека. Благодаря торговле я научилась принимать решения. Прихожу на работу, иду по коридору, а меня уже обсыпают вопросами. Слухи ходили: «Как ты с ней работаешь? Ты к Дроботовой идешь?» Даже сейчас сноха говорит: «Ты свои директорские замашки спрячь». Я довольна своей карьерой, потому что всего достигла сама.

Сейчас Вера Григорьевна живет в квартире в Волжском со снохой. Ее часто навещает внучка. Вера Григорьевна каждый день смотрит новости с СВО, хотя близкие ругают ее за это.

— Когда началась СВО, я стала часто вспоминать войну, — говорит Вера Григорьевна. — Я каждую программу смотрю, сижу, плачу, меня сноха и внучка ругают, что я постоянно за телевизором. Сейчас всё по-другому. Раньше наши отцы и деды шли с винтовкой, шли врукопашную. Нам, детям, никаких выплат не было. Моему отцу было 29 лет, когда он погиб. Мама в 26 лет осталась вдвоем с тремя детьми. Всю жизнь у меня в голове всплывают эти воспоминания. А когда новости смотрю, мне кажется, что я снова сижу в вырытом возле дома окопе. И очень страшно.

Ранее мы писали про судьбу Инны Прядиевой, которая родилась за день до страшной бомбежки Сталинграда 23 августа 1942 года. На следующий день на город обрушили бомбы армады немецко-фашистских бомбардировщиков. Родители Инны Валентиновны думали, что девочка умрет: есть было нечего, а молоко у матери пропало. Но она выжила и, несмотря на сложную судьбу и предательства, в 81 год не потеряла оптимизма.

Василию Белицкому из Волгограда было 8 лет, когда началась Сталинградская битва. Дом в войну разбомбило, мать умерла, братья и сестры ушли на фронт. Родственников, кто бы мог подтвердить, что он пережил Сталинградскую битву, у него не осталось. Только в прошлом году ему присвоили статус жителя осажденного Сталинграда и вручили почетный знак.

Художник Лев Тырин пережил Сталинградскую битву в четырехлетнем возрасте. Десятилетия художник жил в одиночестве, писал и складывал в угол свои картины. Ровно до тех пор, пока несколько из его работ не заметили на стенах в полуподвальном помещении на улице Чуйкова. Он создал сборник «Картинки моего сталинградского детства», куда вошли сюжеты, нарисованные волгоградцем по памяти и рассказывающие об ужасе кровавых бомбардировок, издевательствах фашистов над сталинградцами, о голоде, холоде и войне.