«Вписываясь в рынок, мы сознательно уничтожали все национальные сектора»: эксперт — о серьезности грядущего кризиса

Объявленные санкции и уход из России западных компаний однозначно ударят по жизни каждого жителя страны. Причем этот удар окажется гораздо более сильным, чем кризис, обрушившийся на страну в 1989 году, после развала СССР. Почему у неуклонно приближающейся угрозы не было аналогов за последние несколько десятилетий, размышляет политолог, эксперт по внутренней политике, президент Центра развития региональной политики Илья Гращенков.

Запад исключает Россию. То, что сегодня происходит со страной, можно интерпретировать как классическое cancel culture, только впервые культуре исключения подвергся не человек или бренд, а целое государство. Такой масштаб заставляет задуматься о переименовании культуры отмены в «культуру последствий» или consequence culture. Так как если канселлеры сконцентрированы на результате и желании говорящего отстоять определенную точку зрения, то «культура последствий» заставляет исключаемого нести солидарную ответственность.

Собственно, страна 30 лет вкладывалась в то, чтобы стать частью западного мира и рынка. Сейчас, когда отменяют все ранее созданные торговые связи, культурные и технологические цепочки, тем самым западный мир старается показать, что Россия — это часть его рынка, а также доказать, какое именно место в нём занимает страна. Многие вспоминают распад СССР, уповая на то, что даже если повторится ситуация, схожая с 1989 годом, то мы вновь вернемся к галошам и трусам с начесом. Но тут стоит напомнить, что, разваливаясь, Советский Союз еще лет пять удерживал страну за счет созданных при нём торгово-производственных связей. Проще говоря, еще можно было посадить картошку или продолжать выпускать рейтузы на ивановском трикотаже. Сейчас ситуация принципиально иная, когда, вписываясь в рынок, мы сознательно уничтожали все национальные сектора. Грубо говоря, ни своих семян, ни цыплят, ни хлопка для трусов промышленность не имеет. Восстановление цепочек за счет альтернативных поставщиков может занять очень длительное время, в 90-е на это ушло почти 10 лет. И речь идет про самые базовые сферы экономики, такие как продовольственный рынок и ширпотреб, не говоря уже про более сложные рынки.

Запад фактически «опустил рубильник», то есть разом перекрыл движение кислорода по рыночным кровотокам. В принципе, такую гипотетическую угрозу ощущали все, осознавая данную зависимость и оттого считая незыблемым установленный порядок вещей. Многие русские патриоты с энтузиазмом восприняли наложенные санкции, полагая «культуру последствий» благом для России. Сгорел сарай, гори и хата, как говорится. Однако давление через процедуру cancel рассчитано не на них. Фактически речь идет о последствиях для самой культуры потребления нашего consumer society, которая после ухода плановой экономики стала основой для рынка. И тут предполагается, что, как и в случае давления на бренд, солидарную ответственность должны нести все жители страны. Условный Даня Милохин лишится миллионов от потери блогерской аудитории, хипстеры лишатся культуры кофеен, богатые пожертвуют «Айфоном» и «Мерседесом», а бедные — сетевыми магазинами одежды и дешевым питанием.

Это не просто падение социально-экономического самочувствия, а именно демонстрация отмены привычного образа жизни. Принято считать, что нищему пожар не страшен, но даже бедные люди за годы выработали определенные привычки и ритуалы, которые базируются на культуре потребления. Чтобы противостоять этой культурной апроприации, нужно иметь альтернативу. У других «исключенных» стран есть хотя бы формальный стержень, в виде северокорейских идей чучхе, «исламской революции» в Иране или кубинского социализма. Россия в поседение 15 лет создала некую смысловую окрошку из таких альтернатив — от православия до сталинизма, но ни одна из них не стала доминантной. Так что, когда миллениалы, отключенные от pay-систем и соцсетей, воздевают руки к небу с немым вопросом: «Тю, а меня за шо?», культура последствий ласково шепчет голосом Хемингуэя: «Не спрашивай, по кому звонит колокол».