«Был начальником. Сейчас вот семена фасую». Репортаж из колонии, где сидят виновники тяжелых ДТП

Мы часто пишем про тяжелые ДТП, в которых гибнут люди, и обычно следим за судьбой виновников до суда и приговора. Что происходит с ними потом? Многих приговаривают к лишению свободы, в обывательском смысле — отправляют «в тюрьму». На самом же деле изрядная часть таких водителей сидит в местах с не столь строгим режимом, и сегодня журналист 74.RU Артем Краснов расскажет о них на примере колонии-поселения в Нижнем Атляне возле Миасса Челябинской области. Отбывают срок здесь не только за смертельные ДТП, но и, например, за повторное вождение в пьяном виде. Журналист поговорил с бывшим военным, стремящимся на СВО, с директором завода, с грустным библиотекарем, а еще — с местной звездой, художником. Он, правда, попался на краже велосипедов, но уж очень любопытная у него история.

Вадим (имя изменено) сидит не за аварию: у него статья 264.1 УК РФ, то есть повторное вождение в пьяном виде. А на самом деле даже не повторное: случаев было куда больше.

— Злостный нарушитель, — докладывает Вадим и тут же объясняет: — Просто бывают семейные проблемы, недопонимание, но я — любитель ездить за рулем, с 13 лет вожу, не могу без машины. Проблемы с алкоголем? Нет, у меня нет проблем с алкоголем. Просто семейные проблемы.

«Анамнез» Вадима обширен: лишение прав за пьянку, серия административных арестов за вождение без прав, первая уголовная статья, исправительные работы, вторая уголовная статья... Где-то между ними — еще одно задержание в пьяном виде, наказания за которое удалось избежать: договорился. Его осудили на полтора года колонии общего режима, где он провел девять месяцев. Затем «прокурор написал апелячку [апелляцию]», Вадим погулял на свободе четыре месяца, а после очередного суда попал в колонию-поселение еще на год и четыре месяца. Попутно его лишили прав на пять лет.

Наказание за пьяную езду впервые появилось в 2015 году в виде статьи 264.1 УК РФ. Я спрашиваю Вадима, достаточно ли ее, чтобы водитель вроде него сделал выводы на всю жизнь. Он отвечает уклончиво:

— От человека зависит. Кому-то и первого раза достаточно. А кто-то сюда и по трезвянке заезжает на 5–7 лет за смертельные аварии, хотя вообще не виноват.

Вадим признается, что в изоляторе, где он отбывал административный арест, частенько встречал одних и тех же бесправников, которым проще было отбыть 5, 7, 12 суток, чем возиться с возвратом прав. Но всё же уголовный срок длиннее, наказание жестче. Это влияет? Вадим опять уходит от ответа. Ассоциативной связи между собственной биографией и статьей 264.1 УК РФ, которая и введена из-за таких водителей, как будто не возникает: Вадим не считает себя систематическим нарушителем, не признаёт склонности к алкоголю. Всё дело в семейных неурядицах, настаивает он.

Но есть и те, кого случившееся мучает на протяжении всего времени.

До аварии Игорь (имя изменено) руководил машиностроительными предприятиями, где его ждут и сейчас. В день нашего визита Игорь работал на участке по сборке фланцев — наконечников для пластиковых метел. Но это временно, потому что его обычная работа здесь — фасовка семян. Я спрашиваю, не тяжело ли ему, руководителю высокого уровня, разбирать семена, ведь работа всё же монотонная:

— Работа монотонная, не тяжелая, требует аккуратности, — говорит Игорь. — Но она не отвлекает от мыслей, ты можешь выполнять ее и думать о том, о чём тебе хочется думать. Плюс радио работает, слушаешь новости, знаешь, что творится в мире.

Игорь соглашается на разговор, но чувствуется, что слова даются с трудом. Он уверенно и быстро использует судебные штампы, как, например, «не учел дорожную ситуацию» или «совершил преступление по неосторожности». Зато когда речь заходит о подробностях аварии, на лице становятся видны мышечные зажимы, хотя голос остается ровным, дикторским:

— В городе на мокрой дороге совершил наезд на человека. Пешеходный переход, да. Ситуация, мягко говоря... Вспоминать тяжело, и в подробности я вдаваться не хочу.

Пешеход погиб, Игорь был осужден по части 3 статьи 264 УК РФ на два года и четыре месяца, из которых отбыл уже половину срока. Игорю 47 лет, и, по его словам, особенных предпосылок к столь тяжелой аварии не было: он не постоянный нарушитель ПДД.

— Я поторопился, — говорит он. — Торопился к своему ребенку, ехал, обещал быть, понадеялся, что успею. Еще дела какие-то по дороге хотел сделать, которые, казалось, нельзя откладывать. Если вы спрашиваете о переосмыслении, то не стоило оно того... Нужно было планировать время, не торопиться, не надеяться на технику.

Вину Игорь признал сразу, еще до суда компенсировал родственникам ущерб.

— Я понимаю, что это ни в коей мере не может возместить потерю близкого человека, и мне остается с этим жить. Ну, и думать, что эти люди когда-то смогут примириться, пережить эту ситуацию, — говорит он с комом в горле.

Не меньше его мучает судьба собственной семьи: у Игоря трое детей, заботы о которых легли на жену. Он говорит, что именно поэтому планирует подавать на условно-досрочное освобождение (УДО) или на смягчение наказания (обычно это исправительные работы).

— Мне не сложно отдавать часть доходов в фонд государства. Но всё это на усмотрение суда. Сам я совершил преступление и готов нести наказание, но это является и наказанием для моей семьи. И это — основная причина, почему я стремлюсь на УДО, — объяснил он.

Мысль о близких людях поддерживает Игоря всё это время. А время, говорит, летит по-разному: когда впереди длительный срок, его меньше считаешь, и оно течет незаметно. Но когда появляется возможность что-то изменить, например грядет суд по УДО, оно тянется и тянется.

Начальник отдела воспитательной работы с осужденными Александр Захаров говорит, что вообще-то Игорю было непросто адаптироваться в колонии.

— Почему? — спрашиваю я. — У него была депрессия?

— Нет, не депрессия. Просто он же был руководителем, у него свое видение, как всё должно быть организовано. А у нас свой режим, он поначалу не понимал, почему мы требуем вот этого или вот этого. Я его вызывал к себе, объяснял: смотрите, Игорь Владимирович, у нас есть вот такие требования, вот такие нормативы, такие законы. Когда он понимал, почему мы требуем выполнения тех или иных правил, он сразу шел на сотрудничество.

Александр Захаров при этом отмечает, что управленческая хватка Игоря помогла, например, при организации участка по фасовке семян:

— Он очень много предложений сделал, как оптимизировать процесс.

Интересно, что сам Александр Захаров 12 лет работал следователем полиции, поэтому, говорит, видел, как люди приходят в колонии. А теперь видит, как они живут здесь. И одна из его основных задач — помочь осужденным адаптироваться и найти им правильное занятие.

— Есть у нас правила внутреннего распорядка (ПВР), это как армейский устав. Можно дать людям книжку и сказать: «Читай». Но люди разные: есть такие, кто не понимает никаких сложных терминов, им надо всё объяснить.

Здесь обращаются друг к другу по имени-отчеству и обязательно здороваются при встречах. Некоторым трудно усвоить все тонкости сразу, а кто-то, например, с трудом переживает необходимость вставать каждый день в 6:00.

Одна из задач Александра — подобрать осужденному занятие. В колонии-поселении № 7 есть несколько профессий на выбор плюс несколько специфических работ (о них ниже). Из 280 осужденных примерно треть работает в Миассе на автомобильном заводе «Урал», который собирает грузовики, еще часть — на тальковом заводе.

Александр Захаров подчеркивает, что работы на гражданских предприятиях помогают осужденным не потерять связь с вольным образом жизни. Они находятся бок о бок с простыми рабочими, общаются, слышат новости, поэтому после окончания срока испытывают меньше проблем. Но работа на заводе порой требует физических усилий, как и на лесопилке внутри колонии, тогда как после ДТП у многих проблемы со здоровьем. Поэтому на территории есть занятия попроще, включая упомянутую фасовку семян. В прошлом году колония начала засевать поля, чтобы в будущем не просто фасовать, но и производить семена. Сразу несколько осужденных признали, что работа очень сильно спасает, потому что без нее время тянется бесконечно, мучают мрачные мысли. Некоторые не любят выходные: в выходные часы словно останавливаются.

Павла Сычева мы застаем за работой в мастерской, где он пишет картины маслом. Он отбывает срок не за ДТП, но его история сама настолько картинна, что мы не могли пройти мимо.

Павел — художник по образованию и в колонии, помимо картин, рисует стенгазеты, наглядную агитацию, делает роспись стен, а до этого неплохо зарабатывал своим искусством. Сидит за кражу дорогих велосипедов, о чём писал и сайт 74.RU. Павел кивает, мол, да, знаю ваш портал, с его помощью меня и ловили. Говорит он это, впрочем, без злобы, потому что сам знал, что поймают.

Я спрашиваю, в чём вообще логика этого преступления: красть велосипеды, если ты достаточно успешный художник и бизнесмен. В свое время у Павла были тату-салоны и весьма упакованная жизнь. С его работами можно познакомиться на страничке во «ВКонтакте», которую он не ведет два года — с тех пор, как посадили.

— Все этот вопрос задают, — усмехается он. — У меня был тату-салон, который до сих пор работает, у меня была зарплата до 150 тысяч в месяц, трехкомнатная квартира, машины. Я жил с гражданской женой. А потом мама заболела раком, а моя жена, которая была младше меня на 11 лет, сошла с ума и отправилась на лечение на 9 месяцев. Я думал, может быть, я виноват? В общем, начал употреблять алкоголь, потом умерла от рака мама, потом закрыли мой тату-салон, все мои вложенные деньги просто испарились. Я потерял целый бизнес, а потом потерял возможность ездить за рулем, потому что обнаружили алкоголь в крови и лишили прав. Я потерял смысл жизни и начал совершать мелкие кражи.

— Это было как помутнение?

— Не могу сказать, что слетел с катушек, но я как-то зашел к подруге в гости и увидел в подъезде велосипед. Я очень люблю велосипеды, а он просто тупо стоял, то есть человек не беспокоился о его безопасности. Меня не то чтобы искусили или спровоцировали, но в этом что-то есть.

— Так в чём был основной мотив? Вы ведь могли по-прежнему зарабатывать за счет картин и тату?

— У меня опустились руки, я потерял интерес к своему труду, мне казалось, что всё это полный бред, вся моя жизнь... Я потерял любимую девушку, с которой мы собирались создать семью, завести детей. У меня до сих пор нет жены, я выплакал много слёз, приезжал к ней в Самару, куда ее забрала мама. Я всё потерял. Вроде всё шло хорошо: у тебя есть машина, квартира, женщина, всё прекрасно, и тут — бац, бац, бац... Будто ты не строишь свою судьбу, а кто-то тебя ведет, и ты никак не можешь это изменить.

— Если бы в тот период вам улыбнулась удача, допустим, кто-то предложил классную работу или вам встретилась другая девушка...

— Ничего бы не спасло, никакие девушки, контракты, — категорично заявляет Павел. — Если человек поехал с горки вниз, мало что может его остановить. Я был больше чем уверен, что меня поймают, но продолжал делать от безысходности. Я знал, что меня арестуют, что, даст бог, дадут небольшой срок, который я сейчас отбываю здесь, что я могу восстановиться и вернуться к живописи.

Несмотря на свой фатализм, Павел использовал во время краж маску и кепку. Но, говорит он, все меры были бесполезны, потому что современные камеры и аналитические программы позволяют распознать человека по мельчайшим деталям — вплоть до походки.

— Многие недооценивают работу следственных органов, но они, кстати, неплохо работают, — добавляет он.

Странный вид терапии, выбранный Павлом, отчасти помог. Оказавшись два года назад в колонии-поселении, в карантине он познакомился с Александром Захаровым, который для начала предложил украсить один из кабинетов. Никакого творческого ступора, который владел Павлом все последние месяцы, уже не было.

— Я конечно согласился, сделал всё возможное и сейчас очень доволен тем, что у меня есть возможность заниматься творчеством, — говорит он, сравнивания написание картин с медитацией и попутно вспоминая своего преподавателя в челябинском художественном училище Валентину Федоровну. Она еще давно сказала, что Павел будет всё время возвращаться к творчеству. Так и вышло.

— Меня жизнь сама толкает к живописи, — говорит он. — Хочешь не хочешь, а всё равно приходишь к ней.

Этот срок для Павла не первый. Сам он объясняет, что взрослел в девяностых, что его воспитал двор, что первый раз его судили в 15 лет. Тогда ограничились условным сроком, но через полтора года он получил уже реальный срок — 5,5 года за квартирную кражу.

— У меня было увлечение: я умел открывать замки, — добавляет он. — В основном я забирал деньги из машин коммерсантов, которых в 1998 году было очень много.

После выхода из колонии Павел сумел взять свою жизнь под контроль, стал быстро наверстывать упущенное, открыл несколько тату-салонов, ездил по миру, встречался с лучшими, по его словам, тату-мастерами.

— Жизнь была веселая: много денег, много выпивки, много всего, — говорит он. — Но, опять же, ни к чему хорошему это не приведет, чувство меры не все понимают. Тебя начинает нести, ты теряешь чувство самосохранения, не думаешь о последствиях.

Помимо заработка, его вдохновляла сама профессия художника: например, рисуя один из муралов, посвященных Ледовому побоищу, он много времени провел в библиотеках и музеях, а во время работы похудел на 10 килограммов.

— Мне заплатили 400 тысяч, но главным было не это. Я действительно переживал, а если что-то делаешь от души, если отдаешь туда свою энергетику, то твой труд — это как твои дети, — считает Павел.

В колонии-поселении Павел должен провести около четырех лет, из которых половина срока позади. Показывая напоследок картину с мордой льва, он говорит, что для достижения реалистичности нужно изображать объекты в реальном масштабе. А потом задумчиво добавляет:

— Вот животные не задумываются о смысле жизни, это их плюс, а люди задумываются...

— Это плохо, на ваш взгляд?

— Это им присуще, но плохо: поиск несуществующего смысла...

В отличие от исправительной колонии № 5, где мы беседовали с девочками-закладчицами, характер общения в мужской колонии-поселении другой. Мужчины более закрытые, многие отвечают как по написанному, словно читают вызубренный текст, говорят необходимый минимум и смотрят на тебя внимательно, пытаясь прочитать в ответ. У многих чувствуются сомнения, насколько справедливо они оказались здесь. Тяжелые ДТП — преступления неумышленные, которые не готовят специально и потом зачастую не могут понять, почему всё так получилось.

Библиотекарь колонии, Данил Наилевич, ехал на своем Chevrolet Niva по прямому чистому участку дороги, когда машину по непонятной для него причине вытащило на встречную полосу. Шедший по ней автомобиль отбросило на еще одну машину, где погиб не пристегнутый пассажир. Данила Наилевича приговорили к двум годам лишения свободы, из которых он провел здесь шесть месяцев.

— Я сам без памяти был 15 минут, меня из машины вытащили, я только потом узнал, что человек погиб. Был бы пристегнутый — все остались бы живы. Основной удар в водительскую часть пришелся, но водитель был пристегнут — и ничего, а пассажир — головой в стекло...

Родственники погибшего, по словам Данила Наилевича, были настроены очень критически, требовали наказать его по всей строгости. А сам он до сих пор не знает, что думать о происшествии.

— Технической экспертизы не было, регистратор стоял только в моей машине, на нём запечатлено, как я вышел на встречку, стал возвращаться, и в этот момент — удар, а больше ничего не помню. Я потом полгода лечился с переломами. Не понимаю, как так случилось: у меня десять лет профессионального стажа вождения, двадцать пять лет общего. Ни нарушений, ничего такого...

Непонимание причин случившегося мучает Данила Наилевича до сих пор: была ли это техническая неисправность (например, поломка подвески) или его собственная вина — кто знает? Следователи сделали универсальный вывод: не справился с управлением.

Алексей заведует в колонии спортзалом, в том числе потому что с детства любит спорт: в прошлом занимался боксом, легкой атлетикой, альпинизмом. А сейчас играет в футбол и поддерживает форму в местной «качалке». У него самый большой срок из наших собеседников: 6 лет по части 4 статьи 264 УК РФ.

Зимой на обледеневшей дороге он ехал на своем ВАЗ-2115 слишком быстро, спровоцировал занос и влетел в попутный автомобиль. Вдоль дороги был лес, вторая машина врезалась в дерево, водитель погиб. В крови Алексея обнаружился алкоголь. Он говорит, что количество было остаточным, но это серьезно ужесточило тяжесть наказания, хотя могло быть и хуже: максимум по этой статье — 12 лет лишения свободы.

— Я изначально признал вину, несу ответственность за это, — говорит он. — С родственниками погибшего мы нормально общались, не скажу, что они так уж негативно отнеслись: люди, видимо, понимают, что погодные условия были... Но всё равно нужно соблюдать ПДД.

Причинами ДТП, помимо собственных ошибок, Алексей считает состояние дороги и саму конструкцию переднеприводных «Лад», склонных к заносу. В любом случае водители обязаны учитывать эти особенности, а пресловутый пункт 10.1 ПДД требует не просто соблюдать лимиты, но выбирать скорость сообразно погоде и состоянию дороги.

Алексей уже отбыл половину срока и готовится подать документы на УДО, планируя вернуться к своей прежней профессии. Профессия эта угадывается по его прямому взгляду и предельно четкой манере отвечать на вопросы.

— Я бывший военнослужащий, сержант, связист, служил по контракту, сейчас хочу восстановиться в рядах Вооруженных сил в связи с ситуацией в стране. Буду пробовать.

— Но вы понимаете, что в связи с ситуацией в стране это почти наверняка означает отправку в зону СВО?

— Да, я отдаю в этом отчет.

— А предложений от ЧВК «Вагнер» не поступало?

— В нашу колонию ЧВК «Вагнер» не приезжала, они где-то в других местах агитировали, и какие-то частные компании я не рассматриваю, хочу в Вооруженные силы Российской Федерации.

В колонии есть небольшая церковь, куда ходит порядка 30 прихожан из числа осужденных. Она размещается в здании, где раньше был магазин, который в 90-е переделали в церковь, освятили, облагородили. Староста Андрей (имя изменено) осужден за многократную езду в нетрезвом виде, за что был приговорен к полугоду колонии-поселения.

— Была нужда поехать, — по-христиански просто отвечает он, не вдаваясь в детали. — Находясь здесь, осознал ошибки, совершенные мною ранее. Осознал, что всего этого можно было избежать. Для меня огромное значение имеет храм Божий, человек я верующий. Когда люди попадают сюда, первое, что они видят, — церковь. И уходя, оглядываясь, они видят церковь. На воле немногие к этому приходят: у кого нет времени, у кого — желания, а здесь регулярно посещают храм, приходят, молятся, читают литературу.

И в качестве подтверждения, что он осознал и раскаялся, Андрей говорит, что не будет просить о замене наказания на более мягкое (на УДО он и так не может претендовать из-за краткости срока).

— Зачем? — словно удивляется он. — Нет, меня осудили, я свою вину признал, нужно понести наказание.

Колония-поселение оставляет неожиданное впечатление. С одной стороны, это всё же место лишения свободы. Но для кого-то, как Павла Сычева, она стала формой арт-терапии. А для кого-то — дорогой веры. Когда мы стоим с начальником по воспитательной работе Александром Захаровым уже за территорией, он говорит:

— Знаете, здесь они все хорошие. Настоящее испытание будет, когда они выйдут, попадут в привычную среду. Если это смягчение наказания, первое время за ними будут присматривать, а если он просто освободился? Там уже рассчитывать только на себя.

У кого-то появляется стержень, у кого-то — нет.

Но в целом в колонии-поселении, где осужденные проводят не так уж много времени, формируют хорошую мотивацию к тому, чтобы как можно быстрее вернуться к прежней жизни. И больше не попадаться.

Этот материал — часть большого проекта, в котором наши журналисты посещают самые разные места лишения свободы. Уже побывали в СИЗО и в женской исправительной колонии.