У меня есть товарищ. Назовем его А. Он хороший человек, профессионал своего дела. Работает в строительной сфере. А. в конце нулевых принимал участие в одном из вооруженных конфликтов. Потом вернулся в родную часть, получил на руки увольнительную на полтора месяца и поехал домой. И всё. Опустим подробности, чем ему приходилось заниматься там, но после возвращения домой, как он сам говорит, довольно долгое время было дико видеть людей, которые идут посередине улицы, а не прижимаются к стенам домов. Так продолжалось какое-то время. Потом вроде бы нормализовалось.
В прошлом году мы встречались с ним в Северной столице, отмечали встречу. После нескольких рюмок А., что называется, переклинило. Потребовалось усилие, чтобы всё не закончилось дракой, которая могла бы иметь страшные последствия (А. обучен спецнавыкам и до сих пор их не забыл). Я порекомендовал ему обратиться к специалисту. Как он сам говорит, за прошедшие полтора десятилетия так его накрывало раза четыре. Наутро было очень стыдно, после чего он принял решение хотя бы заниматься самоконтролем. Я верю, что у него всё получится, потому что рядом с ним — любящие люди, а сам он несколько по-другому теперь смотрит на боевые действия и насилие. И, конечно, надеюсь, что он когда-нибудь проработает всё то, что осталось глубоко, со специалистом.
О посттравматическом стрессовом расстройстве в мире заговорили в Первую мировую войну. В феврале 1915 года в авторитетном британском медицинском журнале The Lancet психолог Чарльз Майерс описал «снарядный шок». По его мнению, заболевание возникало вследствие повреждения нервной системы или психологической травмы, а по симптоматике было похоже на истерию. Впрочем, еще в XIX веке военные врачи обнаружили такую болезнь, как «солдатское сердце» — кардионевроз, возникающий на фоне развившихся на поле боя психологических и психических проблем, а также сопутствующих лишений на линии фронта. Немецкий невролог Герман Оппенгейм ввел термин «травматический невроз». Диагноз ставился участникам конфликтов, у которых вследствие травмы развивались и физические, и психологические нарушения.
В своей книге «Разум в тумане войны» профессор истории и социологии науки в Пенсильванском университете Сьюзан Линди указывает на то, что советская психиатрия не видела причиной психических отклонений среди солдат их участие во Второй мировой. Случаи расстройств психики списывались на всё что угодно: довоенный алкоголизм, психические заболевания или депрессию из-за личных проблем. Стоит отметить, что ПТСР в 1995 году было внесено в Международный классификатор болезней (МКБ-10), который используется в том числе и в России. В нем ПТСР определяется как ответ организма на стрессовое событие угрожающего или катастрофического характера. Типичными признаками могут быть навязчивые воспоминания, отчужденность от других людей, сверхнастороженность и бессонница.
Я открываю «Киберленинку» — самый большой массив научных статей в России. По запросу ПТСР ресурс выдает тысячу работ. В последние три года ученые писали о ПТСР в основном в контексте пандемии коронавируса. Есть свежая статья из Казахстана по следам алматинских событий в январе этого года. Статья о ПТСР в результате боевых действий — из Армении. И за 2010 год. Есть немного материалов о диагностике ПТСР среди офицеров МВД. Есть материалы по следам крупных стихийных бедствий (например, обследование жителей Крымска, который затопило 10 лет назад). В стране, которая восстанавливает конституционный строй или оказывает помощь братским народам на территории всего Восточного полушария последние 30 лет своей новейшей истории, в свободном доступе не встретилось ни одной статьи или исследования ПТСР на примере армии.
«Никакого ПТСР не существует», — говорит мне человек с колоссальным опытом участия в вооруженных конфликтах. Потом открываю в компьютере «Заключение» обследования офицера (без личных данных), которое он дал почитать после ухода со службы, а там — «демотивация, физиологический и когнитивный дискомфорт, стресс выше среднего, выраженная склонность к развитию астенических и тормозных реакций».
К сожалению, после распада СССР (да и во времена его существования) психиатрия в нашей стране была стигматизирована. Если человек обратился к психиатру или встал на учет, то в обществе он считается пропавшим индивидом. Аналогично и с психологической помощью. Разговоры о психологе у людей старше 40 лет до сих пор вызывают лишь кривую ухмылку.
«Мы его привезли домой, смогли договориться, а он заперся на неделю в комнате и только пил без остановки, — рассказывает мне знакомый о возвращении своего товарища из зоны боевых действий. — У него жена только родила. Он молчит только и пьет. На мое предложение обратиться к психологу или к психиатру он только отмахивается: "Пройдет со временем"».
Задача общества и профильных специалистов — помочь вернувшимся из очередной зоны боевых действий оставить ощущения там, а родственникам погибших и раненых — принять изменившуюся жизнь с минимальными психологическими потерями.
Согласны с автором?